— Сейчас как раз и модно устраивать выставки в катакомбах, — вклинился я.
— Вот-вот. Ну а дальше-то что? Кто к вам пойдёт? Кому вы нужны со своим дурацким искусством? (это она уже мне). Тут только реклама и реклама, а у вас таких денег, да и пробивных способностей нет и никогда не будет, раскручиватели хреновы!
— Дура ты, Леночка, — оскорбился Порочестер. — Безнадёжно отстала от жизни. В наше время только полный кретин платит за рекламу, которой всё равно ни один придурок уже не верит. Зачем вся эта бодяга, если есть куда более простое, дешёвое и верное средство…
— Интернет! — негодующе, в один голос воскликнули мы с Еленой, синхронно останавливаясь посреди раскисшей от недавнего дождя тропки.
— Да, Интернет! — вызверился на нас Порочестер. — Что, брезгуете?.. Вы ещё не знаете, какой я опытный боец! Я заполоню собой все блоги! Все социальные сети! «Живой журнал», «мой мир», «мой круг», «в контакте», «одноклассники», «фейсбук», «твиттер» — всё это будет у моих ног!.. Вы знаете, какой я коммуникабельный. У меня будут сотни, тысячи, миллионы френдов! И всех их я буду до тех пор кормить и кормить Аллочкой, кормить и кормить, до тошноты и посинения, пока они не сломаются — и не прибегут в мою галерею, как миленькие!..
Он так размахивал руками, что мне пришлось отобрать у него ароматическую спираль, пока он не прожёг ею новую Еленину кофточку.
— Не прибегут, — скептически сказала та, отшагивая на безопасное расстояние. — Я бы на их месте просто забанила бы тебя и всё. Но уж точно не побежала бы глазеть на такую скукоту…
Порочестер угрожающе засопел.
— Лена, Лена, — примирительно сказал я. — Ну что ты обрубаешь человеку крылья. Всё у нас получится, единственное, я не понимаю, зачем сразу «галерея»? Давайте начнём с малого, с того, что лежит под ногами. Вот к тебе каждый день приходят клиенты, есть и очень обеспеченные. Тем более сейчас лето, сезон. Давайте повесим несколько Аллиных работ в массажном кабинете и на кухне. Люди, расслабленные после массажа, очень хорошо будут реагировать на искусство…
— Я не против, — смирилась Лена, зато Порочестер раздражённо хмыкнул. Я понимал — такие доморощенные варианты не устраивали его, он уже видел себя крупным галеристом, покровителем новой Звезды. Говорю же, он человек широкого размаха…
— Вообще-то, дружище, — осторожно начал я, — Лена в чём-то права. В наше время никто не станет ломиться просто так на живопись, даже самую талантливую, если у художника нет имени. Все экономят своё время, не хотят покупать кота в мешке. Выход один — надо выдумать какую-нибудь оригинальный ход, что называется «фишку», сделать из Аллы проект…
Порочестер круто развернулся на тропинке и чуть не оскользнулся в мусорную кучу на обочине.
— Алла не проект! — заорал он, багровея. — И никогда им не будет!!! Вы бросьте эти Ваши искусствоведческие штучки! Алла — настоящий Художник, никогда она в угоду Вам не станет лепить вонючие инсталляции, фотографировать умирающего отца, ползать голой на четвереньках и кусать журналистов за ноги…
(Это было что-то новенькое — раньше эрудиция Порочестера в области изобразительного искусства так далеко не простиралась. Я понял, что общение с Аллой не прошло для него даром).
— Не знаю, что даёт Вам право так экстравагантно и узко толковать слово «проект», — позволил себе, наконец, обидеться и я.
Назад шли смурные и обиженные друг на друга. Ароматическая спираль догорела и погасла, и теперь нам приходилось вручную отбиваться от комаров, которых не отпугивал даже Порочестеров реппелент с запахом лимона.
Меж тем бедняжка Алла, по-видимому, даже и не подозревала, какие страсти вокруг неё клокочут. Приезжала она к нам на уик-энд не отдыхать и почивать на лаврах, а честно трудиться — и не в одном только смысле. Творить искусство, когда все вокруг заняты грубым физическим трудом, казалось ей неприемлемым, недостойным истинного художника, — и всё чаще бедняжка, забросив этюд на полдороге, жалобным голоском просила разрешения «сходить за водой или что-нибудь прополоть». Первого Порочестер ей категорически не позволял — это оскорбило бы само его представление об Аллочке как существе трепетном и неземном, на чём, собственно, и слетела крыша старого развратника. Зато второе негласно было вотчиной Елены, а уж та всегда была рада усадить художницу к грядкам или заставить корчевать старые пни на целинных участках. Счастливая Алла, дорвавшись до работы, совершенно слетала с катушек, теряла счёт времени и собственным силам — и упахивалась так, что одна Елена потом и могла починить её натруженную спину.
(Кстати, оба агрессора сильно ошибались на Аллочкин счёт. Люди, от искусства весьма далёкие — не считать же, ей-Богу, таковым их поэтические потуги! — они стереотипно считали даму творческой профессии априори безрукой во всём, кроме собственно живописи; но я-то, смежник, хорошо знал, что под воздушными рукавами женственной блузки этого милого создания — стальные мускулы, натренированные постоянным тасканием туда-сюда тяжеленного мольберта, да и пальцы, привыкшие натягивать на раму холст, вероятно, не менее крепки, чем у моей обожаемой массажистки.)
Именно Аллочка, лавируя с лейкой под клеёнчатой крышей теплицы, стала первой, кто в один из солнечных летних дней обнаружил в ворсистых зарослях рассады крохотный зелёный помидорчик.
— Люди, идите сюда, сюда!!! — дурным голосом завопила она так, что мы — в это время рассредоточенные по разным углам участка — даже сквозь полиэтилен услышали. Конечно, тут же бросились на зов, перепугавшись, что с Аллой что-то приключилось («или она с её неповоротливостью что-то поломала» — Елена). Но, когда все увидели, в чём дело (Алла от восторга даже не могла говорить, а издавала невнятные звуки, жестами указывая на виновника торжества), испуганное молчание уступило место разноголосому сюсюканью осчастливленных земледельцев, среди которых, должен признаться, был и я.
Даже скептичная Лена невесть где растеряла свой скепсис: забавно было смотреть, как она, от потрясения забыв о приличиях, прыгает на одной ножке и с силой хлопает по плечу то меня, то Порочестера, вереща: — Первенец! Ребята, это же наш первенец! Вы чувствуете себя отцами?.. — Что уж говорить о Порочестере, которому только дай повод сладко распищаться и пустить скупую мужскую слезу.
Впрочем, скоро все притихли — то ли из страха перед некоей тайной, на которую жутковато-маняще намекал стоящий в теплице острый запах зелени, то ли от переполненности, невозможности адекватно
