университета».
Мыслим ли подобный конфликт на Руси в те же годы? Можно ли себе представить, что группа киевских или владимирских профессоров идет на конфликт с местным князем и митрополитом, жалуется в Константинополь Патриарху и в ожидании его решения переезжает куда-нибудь в Софию?..
Сопоставляем три даты. 988 год — Крещение Руси. 1685 год — появление первой богословской школы, то есть такой, которая ставит задачу более высокую, нежели простое обучение грамотности. И получаем: 700 лет без богословского интереса и усилия!
И третья дата — 1499 год. Время публикации Геннадиевской Библии. Первый полный свод библейских книг на церковно-славянском языке. И снова вопрос: отчего за полтысячи лет ни у кого из русских иерархов и князей не возмутилась совесть, как же это мы числим себя христианами, а полного текста Слова Божия не знаем?! И лишь появление ереси жидовствующих, цитировавших не знакомые русским библейские тексты, заставило восполнить эту лакуну.
Инициатор библейского перевода новгородский архиепископ Геннадий красочно описал экзамен, устроенный им грамотеям, претендовавшим на место священника:
«Вот приводят ко мне мужика, я приказываю ему читать Апостол, а он и ступить не умеет, приказываю ему дать Псалтирь, а он и по ней едва бредет. Я отказываю ему, а на меня жалобы: земля-де такова, не можем добыть, кто бы умел грамоте. Вот и обругал всю землю, будто нет человека на земле, кого бы ставить в священство».
Геннадий предлагает завести школы, в которых учили бы «грамоте и Псалтири» — из минимализма требований следует и уровень грамотности духовенства. В Новгороде грамотность была распространена шире, чем в других землях, так что Геннадий имел основание для иронии по поводу незадачливых претендентов в попы. Особое возмущение владыки вызывало то, что невежи, став священниками, плохо учат учеников и к тому же берут с них непомерную плату: «Мужики-невежи учат ребят грамоте и только портят, а между тем за учение вечерни принеси мастеру кашу да гривну денег, за утреню то же или и больше, за часы особо... а отойдет от мастера и ничего не умеет, едва-едва бредет по книге и церковного порядка вовсе не знает» (Письмо к московскому митрополиту Симону).
Греческий язык русской церковной элите этой поры не знаком. Даже в середине XVI века преп. Максим Грек переводит греческие тексты сначала на латынь, а уже с латыни кремлевские дипломаты перелагают их на русский.
Вот и для Геннадиевской Библии пять книг, ранее не знакомых славянам, пришлось переводить не с еврейского и не с греческого, а с латыни. В роли переводчика выступил чех, католик, монах доминиканского ордена — «презвитер, паче же мних обители святаго Домника, именем Вениямин, родом Словении, а верою латынянин». И особый вопрос: а сколько же экземпляров Геннадиевской Библии было переписано? Успели ли за 10 лет (до ссылки свят. Геннадия в 1504 году) переписать хотя бы по одному экземпляру для каждой из русских епархий? На вопрос о тираже этого издания специалисты называли мне цифру 5—10 экземпляров... (в самом деле, по заказу несомненно более энтузиастического, властного и богатого римского императора Константина было сделано лишь 50 экземпляров, и то не всей Библии, а только кодексов Нового Завета).
Миссионерская традиция не может существовать без традиции школьно-богословской: прежде чем нести другим свою веру, надо самому ее хорошенько узнать. А вот это русским людям было затруднительно сделать. Школы отчего-то у нас не приживались. Да и в тех, что иногда и кое-где возникали, обучение не шло дальше овладения элементарной грамотностью. Ни одного учебника богословия Древняя Русь нам не оставила.
В XIV веке «Поучение св. Евсевия» пристыжает духовенство: «А мы, священники, от людей еду и одежду приемлем. Всегда, не трудясь, чужие грехи едим. Хлеб от людей принимаем, а книги по небрежению не имеем, только имение берем: села, коней, различные облачения. Как же это не зло? Еще же и учащих нас ненавидим, если кто начнет повествовать нам истину. Пития и брашна различна более простых людей приемлете, приемля сан священнический только ради чрева. Поистине невежа поп, неразсуден и пьянчив, людям соблазн и пагуба».
В XVI веке Стоглавый собор обличает: «Ставленники, хотящие во дьяконы и попы ставитися, грамоте мало умеют; и святители истязуют их о том с великим запрещением: почему мало умеют грамоте, и они ответ им чинят: мы-де учимся у своих отцов или у своих мастеров, а инде нам учитися негде. А отцы их и мастеры их и сами по тому ж мало умеют и силы в Божественном Писании не знают» (гл. 25). Иностранный гость в 1575 году поражается тому же самому: «Во всей Московии нет ни одной школы или какого-либо заведения, где бы можно было учиться, кроме монастырей».
Что же удивляться, что первопечатник диакон Иван Федоров убежал из Москвы и в «Послесловии к Львовскому апостолу» (1574 г.) объяснял: «Вследствие великих бед, часто случавшихся с нами не из-за самого русского государя [Ивана Грозного], но из-за многих начальников, и священноначальников [т. е. высшего духовенства], и учителей, которые нас по причине зависти во многих ересях обвиняли, как это свойственно невежественным и несведущим в науках людям, которые и в искусстве грамматики не умудрены, и духовного разума лишены, но втуне и всуе слова злые изрекают. Таково свойство зависти и ненависти, которая не знает, как ходит и на чем утверждается. Эта ненависть нас и прогнала и с земли, и с родины, и от родичей наших и в другие страны неведомые переселила».
Князь Курбский вывез с Родины такие же впечатления: «В те годы по лени и по великому пьянству наших пастырей между чистой пшеницей возросли тогда плевелы, то есть отпрыски ересей. По царскому распоряжению митрополит российский велел хватать повсюду таких хулителей. Сперва начато было это дело хорошо, но конец получился плохой, потому что, исторгая плевелы, исторгали вместе с ними, по слову Господню, и святую пшеницу. А кроме того, тех из еретиков, кого можно было по-пастырски исправить, подвергли немилосердной и жестокой муке».
Нетрудно понять, что духовенство, не занятое собственной учебой и обучением населения, не пользовалось особым уважением в народе. Адам Олеарий, немецкий ученый, путешествовавший по России в 30-е годы XVII века, писал о священнической скуфейке: «Шапочку эту попы в течение дня никогда не снимают, разве чтобы дать себе постричь голову. Это священный, заповедный предмет, имеющий большие права. Кто бьет попа и попадет на шапку или же сделает так, что она упадет на землю, подлежит сильной каре и должен платить за «бесчестие». Однако тем не менее попов все-таки бьют. Но от этого попы не меньше получают побоев, ибо вообще они более праздный и нетрезвый народ, чем другие люди. Чтобы при этом пощадить святую шапочку, ее сначала снимают с попа, потом колотят его хорошенько и снова аккуратно надевают ему шапку».
В Киеве потребность в систематическом и профессионально-богословском образовании была осознана раньше. Но и тут создание семинарий шло не без сопротивления. Когда Петр Могила завел в Лавре училище («коллегию»), то «от неученых попов и казаков велие было негодование: на что латинское и польское училище заводите, чего у нас дотуду не бывало, и спасались. Было хотели самого Петра Могилу и учителей до смерти побити: едва их уговорили».
Западно-русский писатель Мелетий Смотрицкий дает резкую характеристику традиционным южнорусским проповедникам, обращаясь с такой репликой к одному из них (о. Андрею Мужиловскому): «Ты говоришь о своих: разве нет у нас людей мудрых и способных?.. О несчастный мудрый наставник! Где же следы вашей мудрости, чем хвалишься, чем превозносишься? То-то мудрые твои проповедники народили тебе еретических заблуждений! Если бы не латинские сборники проповедей, то не спешил бы ты на кафедру, оратор, и не имел бы чем разудивить всех, софист! Целуй Бессия, который научает тебя проповедывать с кафедры: мне хорошо известно, что без него скрипели бы твои колеса, как у возницы без мази; а ты все-таки мудрец, да и твои все. Один на кафедру с Оссорием, другой с Фабрицием, третий с Скаргою, а иные с другими проповедниками Римской Церкви, без которых вы ни шагу. В целой русской, такой обширной земле вы не имеете и трех ученых, а между тем хвалитесь, что их тысячи».
С этим согласился и Большой московский собор 1666 года: «Попы ниже? скоты пасти не умеют, кольми паче людей». Неудивительно, что священникам запрещалось говорить проповеди от себя — только зачитывать из традиционных сборников. Еще в Византии Трулльский собор постановил: «Не подобает мирянину пред народом произносити слово или учити и тако брати на себя учительское достоинство» (45 правило). В XII веке Антиохийский Патриарх и знаток канонов Вальсамон расширил это правило: «Учить дано одним архиереям... Ни один клирик или монах не должен собирать толпы народа... Если клирик
