человеческой натуры, ни внушать нам недостающих нашей душе добродетелей, ни повышать заработную плату настолько, чтобы являлась возможность делать более значительными сбережения, потому что мы зависим от общих и неумолимых условий национальной экономии».
Это суждение покажется философам весьма элементарным, но публика едва ли его уразумеет раньше сотни лет войн, миллиардных расходов и кровавых переворотов. Впрочем, только такой ценой и установилась в мире большая часть элементарных истин.
Демократические учреждения влекут за собой еще и очень большую неустойчивость министерств; но она представляет собой некоторые преимущества, уравновешивающие иногда ее неудобства. Она ведет к тому, что на самом деле власть передается в руки административных учреждений, в которых нуждается всякий министр, причем он не имеет времени изменить старую организацию и традиции, составляющие силу этих учреждений. Кроме того, каждый министр, зная, что он недолговечен, и желая оставить после себя какой-нибудь след, легко поддается на многие либеральные предложения. Если бы не частая смена министров, многие научные предприятия были бы совершенно невозможны во Франции.
Прибавим еще, что благодаря легкой смене правительства, являющейся последствием демократических учреждений, революции становятся бесполезными и, следовательно, весьма редкими. У латинских народов это преимущество нельзя считать маловажным.
Более серьезным недостатком демократии является возрастающая посредственность людей, стоящих во главе управления. Им нужно только одно существенное качество: быть всегда наготове говорить тотчас же о чем бы то ни было, находить сразу правдоподобные или, по крайней мере, громкие аргументы в ответ своим противникам. Выдающиеся умы, которые желают подумать прежде, чем говорить, будь то Паскаль или Ньютон, играли бы печальную роль в парламентских собраниях. Эта необходимость говорить не рассуждая отстраняет от парламента многих людей с солидными достоинствами и уравновешенными суждениями.
Они отстраняются и в силу других причин, и особенно потому, что демократия не переносит превосходства над собой управляющих ею лиц. При непосредственном соприкосновении с толпой избранники ее могут, угодить ей, лишь потворствуя ее страстям и наименее возвышенным ее потребностям и давая ей самые несбыточные обещания. Вследствие столь естественного в человеке инстинкта, который всегда побуждает людей искать себе подобных, толпа идет вслед за химерическими или посредственными умами и все более и более вводит их в лоно демократического правительства.
«По природе своей, — как недавно было напечатано в «Revue politique et parlementaire», — толпа предпочитает вульгарные умы образованным, отдается скорей людям беспокойным и говорунам, чем мыслителям и уравновешенным, препятствует всякими неприятностями этим последним привлечь внимание к своим речам и добиться избрания. Таким образом, почти непрерывно понижается уровень и возникающих вопросов, и решающих соображений, и предпринимаемых дел, и привлекаемого к службе личного состава, и руководящих побуждений при его выборе. Все это у нас перед глазами, против этого нужно принимать меры, чтобы не упасть до положения очень низкого и несчастного[33]. Мы приходим к тому, что даже ученые и талантливые люди, чтобы снискать расположение толпы, находят самым лучшим ежедневно предлагать ей уничтожение благоприобретенного состояния, а другие едва осмеливаются это порицать».
Что этот недостаток свойственен всем демократиям вообще, а не является последствием расовых свойств, можно заключить из того, что явление, наблюдаемое во Франции, наблюдается также, и даже в гораздо более сильной степени, в Американских Соединенных Штатах. Понижение умственного и нравственного уровня особого класса людей, называемых политиканами, с каждым днем все ярче и ярче обрисовывается в размерах, внушающих опасение за будущность великой республики. Это происходит также и оттого, что способные люди в общем пренебрегают политическими функциями, которые поэтому выполняются почти одними неудачниками всех партий. В Соединенных Штатах неудобство это не так ощутительно, как было бы в Европе, потому что там роль правителя сведена до минимума, и потому личные достоинства политических деятелей имеют меньшее значение.
В той же Америке замечается еще одна из наиболее угрожающих демократии опасностей — продажность. Нигде она не приняла таких крупных размеров, как в Соединенных Штатах. Подкуп существует там на всех ступенях общественной деятельности, и почти нет тех выборных должностей, концессий, привилегий, которых нельзя было бы получить за деньги. По словам «Contemporary Review», избрание в президенты республики обходится в 200 миллионов франков, ссужаемых американской плутократией. Восторжествовавшая партия, впрочем, щедро возмещает свои авансы. Прежде всего начинается массовое увольнение всех чиновников от службы и раздача их мест избирателям новой партии. Многочисленные ее сторонники, которых не успели пристроить, получают пенсии из пенсионного фонда войны североамериканских штатов с южными, все возрастающего, хотя большинства участников этой войны уже давно не стало. Эти пенсии избирателям достигают в настоящее время суммы около 800 мил лионов франков в год.
Что касается главарей партий, то их аппетиты еще шире. В особенности крупные спекулянты, всегда играющие преобладающую роль на выборах, заставляют платить себе по- царски. Лет двадцать тому назад, после выборов, они издали правительственное постановление, предоставившее им право обменять казначейству серебряные деньги на золото по старому соотношению их стоимости. Попросту говоря, это значило, что, внося в казначейство весовое количество серебра, приобретенное на рынке за 12 фр., они получали взамен золотую монету в 20 фр. Эта мера была так разорительна для государства, что вскоре пришлось ограничить суммой в 240 млн. фр. этот ежегодный подарок правительства нескольким привилегированным избранникам. Когда казначейство было почти истощено, действие билля было остановлено. Такой колоссальный грабеж отдал в руки спекулянтов такие богатства, что они не подумали протестовать.
В выгодной кампании против американского казначейства, т. е. против финансовых интересов нации, производители серебра имели прямых союзников в лице производителей зерна, и вообще крупных фермеров Запада. Заставлять насильственно, при пособничестве государства, принимать обесцененную монету — это не что иное, как подготовлять искусственное повышение цен на товары.
Мы наделали бесконечно много шуму во Франции по поводу Панамы, а безнадежная глупость некоторых судей сделала все, чтобы опозорить нас перед другими странами, и все из-за взятки в несколько тысяч франков, данной полудюжине нуждающихся депутатов. Для американцев это было совершенно непонятно; у них всякий без исключения политический деятель сделал бы то же, с той только разницей, что никто из них не удовольствовался бы таким незначительным вознаграждением. В сравнении с американскими палатами французский парламент обладает добродетелью Катона. Она тем более похвальна, что жалованье, наших законодателей едва удовлетворяет требованиям их положения. Поощряя Панаму, за что их так упрекают, они выполняли лишь единогласные требования своих избирателей. Суэцкий канал, возведший своего строителя чуть не в полубоги, был сооружен при таких же условиях, да иначе и быть не могло. Кошельки финансистов никогда не раскрывались по побуждениям строгой добродетели.
С точки зрения европейских идей, политические нравы Соединенных Штатов, очевидно, не могут найти себе никакого оправдания. Они позорят страну.
Однако если американцы легкое ними уживаются и вовсе не находят их позорными, значит они соответствуют идеалу особого рода, который мы должны постараться постигнуть. В Европе любовь к богатству так же распространена, как и в Америке, но мы сохранили старинные традиции, вследствие которых если дельцы и финансисты сомнительной честности в случае успеха возбуждают зависть, то, тем не менее, их достаточно презирают и отчасти смотрят на них, как на удачливых грабителей. Их терпят, но никогда не придет в голову сравнивать их с учеными, артистами, военными, моряками, т. е. вообще с лицами, занимающимися такой профессией, которая требует известной возвышенности понятий и чувств, чего, как известно, совершенно лишена большая часть спекулянтов.
В Америке, стране без традиций, почти всецело предающейся торговле и промышленности, где царствует полнейшее равенство, не существует никакой социальной иерархии, потому что все значительные должности, включая и судейские, исполняются постоянно меняющимися чиновниками, не пользующимися, впрочем, большим уважением, чем любой мелкий лавочник; в такой стране, говорю я, единственным отличием может служить богатство. Естественно, что единственной меркой значения и власти данного человека, а следовательно, и его социального положения, является количество имеющихся у него долларов. Погоня за долларом становится в таком случае исключительным идеалом, для достижения которого все средства хороши. Значение известной должности определяется степенью ее доходности. На политику смотрят лишь как на простое ремесло, долженствующее щедро вознаграждать того, кто им занимается. Хотя это представление, очевидно, очень вредно и низменно, американское общество вполне признает его, давая без затруднения свои голоса политическим деятелям, наиболее известным своими хищническими
