– Он? Это он?
– О боже!
– Ничего себе!
– Ну да. Его еще осудили за убийство шерифа Брэнсона.
– Только за одно? Я слышал, он убил не меньше двадцати человек.
– Да, но веревка-то все равно одна…
– Дорогу, леди и джентльмены! – заорал конвоир, шедший впереди. На его груди сверкала начищенная серебряная бляха, указывавшая на то, что ее обладатель – шериф и что он не станет церемониться с теми, кто не выполняет его приказов. – Дорогу!
Замужние дамы, ахая, прятались за спины своих мужей и жадными взорами провожали пленника, едва волочившего ноги. Цепи звенели, каблуки конвоиров стучали по перрону.
Шагах в пяти от Амалии конвой остановился. Локомотив, с пыхтеньем выплевывая пар, наконец выполз из-за поворота и плавно двинулся к платформе.
Пленник вытер рукавом лицо, отчего цепи наручников зазвенели снова, и украдкой посмотрел по сторонам. Взгляд его упал на Амалию. На шее у нее красовался кокетливый шелковый платочек, тоже вывезенный из Парижа, – настоящее произведение искусства, одна из тех изысканных мелочей, что западают в душу каждому, кто их видит. Платок привлек живейшее внимание Билли. Он сглотнул, борясь с соблазном, но не удержался и вновь поглядел на этот волшебный сиреневый лоскуток. Вблизи было заметно, что два верхних зуба пленника немного выдаются вперед, как у белки, и оттого верхняя губа кажется коротковатой. Билли открыл рот, скользнул взглядом по даме в вуалетке и тихо вздохнул. Наверняка она принцесса, раз позволяет себе носить такие вещи. Всю жизнь Билли мечтал вот о таком платке, красивом, блестящем, пижонском. Если бы он мог, он бы не задумываясь отдал десять лет жизни за то, чтобы обладать им.
Рябой конвоир, беспрестанно сплевывающий себе под ноги, с силой толкнул Билли в спину. Пленник покачнулся и едва не упал. Конвоир весело улыбнулся, обнажив испорченные зубы.
– Перебирай ногами, outlaw! – сказал он.
Вне себя от ярости, Билли рванулся к обидчику, но тотчас же получил прикладом «винчестера» в живот от другого охранника и сложился надвое от боли. Амалия вспыхнула и отвернулась: она ненавидела, когда при ней унижали людей, особенно если те находились в таком положении, что не могли постоять за себя. Ричардсон тронул ее за локоть.
– Нам сюда, Эмили.
Проводник помог им подняться в уютный вагон первого класса. Но от рябого конвоира не укрылось внимание пленника к красивой пассажирке.
– А Билли-то вон на ту дамочку глаз положил! Губа не дура, а? – Он с издевкой обратился к Билли: – Был бы ты честный человек, глядишь, мог бы с ней парой слов перекинуться, а так тебе ничего не светит, поверь мне!
Билли не ответил. Рябой подмигнул товарищам и загоготал, но шериф сурово поглядел на него, и все вместе – и конвой, и пленник – направились к предназначенному для них «спецвагону», которым оказался обыкновенный вагон для перевозки скота, прицепленный в самом конце состава.
3
– Что такое outlaw[18]? – шепотом спросила Амалия у Ричардсона, когда они с комфортом устроились в своем купе.
– Это человек, по которому веревка плачет, – назидательно изрекла их попутчица.
Это была маленькая, энергичная леди лет пятидесяти или пятидесяти пяти, из числа тех, что словно ставят себе целью быть непривлекательными. На носу у нее сидело пенсне, а о ее темном платье Амалия, весьма придирчиво следящая за модой, могла бы сообщить, что такой фасон вышел из обихода полвека тому назад. Впрочем, надо сказать, что любая мода была бессильна украсить миссис Бишоп.
Имя попутчицы присутствующие узнали через минуту после того, как состав тронулся, а еще пяти минут хватило, чтобы полностью узнать ее характер. Миссис Бишоп была сварливой, склочной, ненавидящей своих ближних особой. И, делая им гадости, крупные и мелкие в меру своих возможностей, она парадоксальным образом не уставала утешать себя мыслью, что служит к вящему исправлению мира. Когда бедняки жаловались ей, что им нечего есть, она советовала им умерить аппетит; когда женщины осмеливались рожать, не состоя в браке, она призывала позор на их головы и истово обличала в безнравственности. В душе миссис Бишоп всегда держала наготове увесистый камень, которым без колебаний запускала в любого согрешившего. В сущности, миссис Бишоп была жалким, скудоумным и опасным созданием, и Амалии становилось не по себе при мысли, что до самого Сан-Антонио ей придется ехать в одном купе с столь неприятной соседкой. Ричардсон, похоже, тоже не испытывал восторга от ее присутствия, но экспресс был переполнен, и деваться им было просто некуда. Умнее всех оказался четвертый пассажир – он извинился, сказав, что всю предыдущую ночь не спал, и вскоре мирно похрапывал в своем углу, откинувшись головой на спинку кресла. Таким образом он отгородился от мира – и от невыносимой миссис Бишоп вкупе с ним.
– Я видела, как вы смотрели на этого… этого отщепенца, – продолжала миссис Бишоп, очевидно, бывшая не в силах назвать человеком того, на кого надели наручники. – Должна признаться, он и впрямь весьма привлекателен, но…
Амалия всегда была добрейшей душой. Если не задевать ее, конечно. Но стоило ее тронуть, она могла, как по мановению волшебной палочки, обратиться и в змею, и в разъяренную львицу, смотря по тому, какой образ больше подходил по обстоятельствам.
На сей раз она сказала:
– Вы так считаете? – И, не дав миссис Бишоп времени ответить, быстро продолжила: – Конечно, о вкусах не спорят, но вам не кажется, что вы немного… э… староваты для этого юноши?
Миссис Бишоп вытаращила глаза и захлопнула рот. Ричардсон деликатно кашлянул в кулак, чтобы скрыть душивший его смех.
– Но я не… – обретя наконец дар речи, залепетала дама.
– О, полно, дорогая! – сладко проворковала Амалия. – Не вы первая, не вы последняя.
Обеспечив себе молчание соседки на десяток ближайших миль, она отвернулась к окну и стала смотреть на убегающий пейзаж. Один раз в кустарнике мелькнула большая кошка и скрылась из глаз.
– Это была пума, – сообщил Ричардсон.
За окном тянулись то горы, изрезанные ущельями, то равнина, покрытая редкой растительностью.
– Если хотите знать, – подала снова голос миссис Бишоп, – я рада, что его повесят.
– Кого? – спросила Амалия.
– Билли Мэллоуна. Пуля – это его кличка. У всех бандитов есть клички. Как будто им мало их честного христианского имени! – Миссис Бишоп поджала губы. – Его назвали Пулей, потому что он никогда не промахивался.
Четвертый пассажир всхрапнул и повернул голову в другую сторону, пробурчав что-то во сне.
– Сколько ему лет? – спросил Ричардсон. – Он выглядит совсем мальчишкой.
– Двадцать, – торжествующе сказала миссис Бишоп. – Ему двадцать лет, и он убил двадцать человек. Вот он какой! Его поймали в Нью-Мексико, посадили в тюрьму и приставили к нему двоих стражей, которые охраняли его двадцать четыре часа в сутки. С него не снимали кандалы и даже приковали его цепью к полу. – Миссис Бишоп сделала своими костлявыми ручками такое движение, будто она сама лично приковывала херувимоподобного Билли к полу цепью. – И что бы вы думали – он сбежал! Убил стражей и сбежал. Но его снова поймали, на этот раз у нас, в Техасе. Теперь ему не избежать возмездия. – Миссис Бишоп понизила голос и перешла на шепот: – Откровенно говоря, я еду в Сан-Антонио только для того, чтобы посмотреть, как его повесят. Это будет весьма поучительное зрелище!
Амалия вспомнила застенчивые карие глаза, нежный румянец и затравленный вид их обладателя. Билли Пуля. Который никогда не промахивался. На чьей шее скоро затянут тугую петлю к вящей радости миссис Бишоп и всех, ей подобных.
«Но мне-то что за дело до всего этого? – сказала мысленно Амалия самой себе. – Будь объективной, Амели! Тебе не нравится миссис Бишоп – спорю, что она и устрице не понравилась бы – но ты забудешь о ней, едва сойдешь с поезда. Тебе жаль этого Билли, потому что он молод и потому, что у него впереди
