– Я не знаю, проводилось ли оно, – ответил врач. – Но складывается впечатление, что этот синдром проходит сам, без лечения. Внезапное начало и резкое прекращение.
– А как он сейчас? Натуралист?
– Все хорошо. Посинел на пару дней, но больше ничего. Затем он попросил меня обязательно позвонить, если с Амандой произойдут какие-нибудь изменения, и я, пообещав ему это, повесил трубку.
Я вернулся к кроватке Аманды, взял ее на руки – и она мигом стянула с меня очки. Я попытался схватить их.
– Аманда… – но было уже поздно, очки полетели на пол. Я заморгал. Без очков я почти ничего не вижу. Я опустился, придерживая Аманду, на четвереньки и начал шарить по полу. Очки нашлись под кроваткой.
Надев их, я обнаружил, что таращусь на электрическую розетку под кроваткой. В розетку была воткнута маленькая пластмассовая коробочка. Я вытащил ее. Это был кубик пять на пять сантиметров, судя по виду – стабилизатор напряжения.
Я повертел кубик в руке. Откуда он взялся?
Поднявшись на ноги, я оглядел комнату, пытаясь понять, что еще в ней изменилось. И, к своему удивлению, обнаружил, что изменилось все – слегка, но изменилось. На абажуре ночника Аманды были нарисованы персонажи из «Винни-Пуха». Я всегда поворачивал его так, что прямо на кроватку глядел Тигра, ее любимец. Теперь на кроватку смотрел ослик Иа. У подстилки, на которой я перепеленывал Аманду, было в одном углу пятно; я всегда клал ее так, что этот угол оказывался левым нижним. Теперь же он стал правым верхним. Кроме того… В детскую вошла домработница.
– Мария, – спросил я, – вы сегодня здесь убирались?
– Нет, мистер Форман.
– Но комната выглядит по-другому, – сказал я. Она огляделась, пожала плечами:
– Да нет, мистер Форман. Все как раньше.
У нее на лице читалось недоумение, которое лишь усилилось, когда я показал ей вынутый из розетки кубик.
– Вы его раньше видели? Она покачала головой:
– Нет.
– Он был под кроваткой.
Мария повертела кубик в руке, разглядывая. Потом пожала плечами и вернула его мне.
– Хорошо, Мария, – сказал я. – Все это не важно. Она наклонилась, чтобы поднять малышку:
– Я ее сейчас покормлю?
– Да, хорошо.
Я задумчиво вышел из детской, испытывая какую-то невнятную тревогу.
Пока мы дожидались в машине, когда у Николь закончится репетиция пьесы, Эрик делал домашнее задание. Николь появилась в дурном настроении: она считала себя одной из претенденток на главную роль, а преподаватель драматического искусства определил ее в статистки.
– Всего две реплики! – сказала она и хлопнула дверцей машины. – Знаешь, что я должна сказать? Я должна сказать: «Смотрите, а вон и Джон идет». А во втором действии: «Это звучит довольно серьезно». Две реплики! Не понимаю, что происходит с мистером Блаки!
– Может, он думает, что ты все провалишь, – сказал Эрик.
– Дурак! – Она шлепнула брата по макушке. – Тупица вонючий.
– Ну хватит, хватит, – сказал я, заводя двигатель. – Милая, мне очень жаль, что ты не получила ту роль, которую хотела.
– И наплевать. Нет, правда. Это все уже в прошлом. А мне надо двигаться вперед. – И мгновение спустя: – Знаешь, кто ее получил? Маленькая подлиза Кэти Ричардс! Мистер Блаки просто-напросто говнюк!
И, прежде чем я успел пожурить ее за такие слова в адрес преподавателя, она разрыдалась.
Я отметил про себя, что надо будет за обедом, когда Николь успокоится, сказать, чтобы она следила за своим языком.
Я резал зеленую фасоль, когда в дверях кухни появился Эрик.
– Слушай, пап, а где мой МРЗ-плеер?
– Понятия не имею.
Я так и не смог привыкнуть к мысли, что должен знать, где находится та или иная из их вещей. Компьютерная игровая приставка Эрика, его бейсбольная перчатка, безрукавка Николь…
– Я не могу его найти.
– А ты искал?
– Везде, пап.
– Ну да. И у себя в комнате тоже?
– Да я ее всю обшарил.
– Поскольку ты уже везде посмотрел, мне тоже вряд ли удастся его найти, верно?
– Пап, ну помоги мне, пожалуйста.
Мясу оставалось тушиться еще полчаса. Я положил нож и направился к комнате Эрика. Поискал во всех обычных местах – в стенном шкафу, под грудой барахла на письменном столе. Эрик был прав. В его комнате плеер отсутствовал. Мы пошли в гостиную. Мимоходом я заглянул к Аманде. И сразу увидел: плеер лежит на полке рядом с пеленальным столиком. Эрик схватил его:
– Ой, спасибо, пап! – И убежал.
Спрашивать, каким образом плеер оказался в комнате малышки, было бессмысленно. Я вернулся на кухню и снова принялся за фасоль. Но почти сразу услышал:
– Па-ап!
– Что?
– Он не работает! – Эрик прибежал на кухню, вид у него был мрачный. – Наверное, Аманда в него слюней напустила, вот он и сломался.
– Батарейку проверил?
Он смерил меня полным сожаления взглядом:
– Конечно, пап. Говорю же, она его сломала. В том, что плеер сломан, я сомневался.
– Дай-ка сюда.
Мы прошли в гараж, я вытащил ящик с инструментами. Эрик наблюдал, как я снимаю заднюю крышку плеера. Скоро я уже увидел зеленую печатную плату. Ее покрывал тонкий слой сероватой пыли, скрывавший под собой электронные компоненты. Я сдул пыль, надеясь, что обнаружу отошедший контакт батарейки или что-нибудь, столь же легко поправимое. Прищурившись, попытался прочесть надпись на плате. Она была какой-то неясной, казалось, будто…
Я замер.
– Что там? – произнес не сводивший с меня глаз Эрик.
Я опустил пониже яркую лампу и склонился над платой. Причина, по которой я не смог прочесть надпись, заключалась в том, что вся поверхность платы была словно разъедена. Теперь я понимал, откуда взялась пыль. Это было все, что осталось от чипа памяти.
– Ты сможешь его починить, пап? – спросил Эрик. – Сможешь?
Как такое могло произойти? Остальная плата выглядела нормально. Я, конечно, не знаток аппаратного обеспечения, но с чипами памяти мне дело иметь приходилось – ничего подобного я никогда прежде не видел.
– Ты сможешь его починить?
– Нет, – ответил я. – Нужен другой чип. Завтра добуду его.
– Это ведь она его обслюнявила, верно?
– Нет. Думаю, чип был неисправный.
– Да он целый год проработал. Все она. Это нечестно!
И, словно услышав его, Аманда заплакала. Я вернулся в дом. Мне как раз хватило времени, чтобы сменить ей подгузник и смешать на ужин кашку, – когда я с этим покончил, мясо уже было готово.
К девяти младшие дети уже спали, в доме стояла тишина, только Николь, как попугай,
