— Куда же мне сейчас? — потерянно прошептал Яшка.
— Как… куда?
— Порвался канал! Понимаешь?.. Не вернуться мне
Постепенно, со стыдливой и осторожной радостью Стасик осознавал, что случилось. Но открыто показать даже капельку радости не посмел. Сказал, насупившись:
— Ты велел держать. Я и держал… Я не виноват.
— А кто виноват? — Еле-еле заметно проскользнула в Яшкиных словах прежняя дурашливая искорка. И пропала. — Оба мы виноваты…
— Значит, назад тебе уже никак?
Яшка встал, засопел сердито, развел руками в кружевных манжетах.
— Нету Белого шарика. А Яшка вот он, весь тут. Навсегда… Куда мне деваться?
От приступа счастья Стасик обрел решительность:
— Балда ты! «Куда»! К нам!.. Только Полина Платоновна заспорит, наверно: она мечтала, чтобы ты у нее жил. Она с ума сойдет от радости.
— То-то уж «радость», — хмыкнул Яшка.
— Пошли, не разговаривай!.. Постой. Ох, Яшка, как ты по улицам пойдешь такой… придворный? Народ сбежится.
— А старая одежда? Ты ее куда девал?
— Наверно, в бурьяне! Пошли искать!
Сверток и правда оказался на прежнем месте. Но штаны и рубаха были сырыми насквозь. Яшка зябко передернул плечами.
«А высушить не можешь? Помнишь, как раньше?» — взглядом спросил Стасик.
«Нет…»
— Подожди! — Стасик знал, где под лестницей, в тайнике, большие мальчишки хранят в жестяной коробке спички. Для курева и для костров. Да и Яшка знал. Там же, под лестницей, нашлись и сухие щепки для растопки. Труднее было отыскать после дождя сухие бурьянные стебли. Однако и с этим справились. Разложили костер на том же месте, где в прошлом году Стасик вылепил шарик.
Огонь разгорался неохотно, извели полкоробка. Но в конце концов пламя выросло, застреляло искрами, рассеяло душный бурьянный чад. Яшкин старый костюм высыхал на глазах. Правда, Стасик перестарался и подпалил подол рубашки, ну да ладно…
— Готово, Яш. На…
Наконец-то он превратился в настоящего Яшку. В привычного, просто родного… Он заправил в штаны обгорелый подол, сунул босые ноги в стоптанные сандалии.
— Вот… А это сюда! — Сгреб в охапку «придворный» костюм и кинул в огонь.
— Зачем?! — огорчился Стасик.
— А куда его? Людей потешать?
Материя вспыхнула легко, словно пропитанная керосином. Стасик еле успел выхватить из огня край курточки. Прижал его сапогом, оторвал медную пуговицу.
— На память… — И добавил про себя: «Доказательство, что все это
В окантовке из крученого тросика были оттиснуты на меди скрещенные шпаги с фигурными рукоятями, якорь, а над ним — половинка восходящего солнца с лучами.
Яшка наклонился над пуговицей.
— Ничего я не придумал, само получилось… Кажется, это командорская эмблема.
— Что?
— Не помню точно… Если вспомню, скажу. По-моему, это из Реттерхальма… — Он усмехнулся невесело, не по-детски даже. — Из тех времен, когда мадам Валентина фан Зеехафен выращивала в цветочном горшке кристаллик… Хотела вырастить модель всего Мира, а получилось вон что… беспризорный пацан Яшка.
— Ну и ладно! Какая разница! — сердито сказал Стасик.
…Он тогда просто так бросил эту фразу. Но гораздо позже не раз вспоминал ее и даже гордился такими словами — и когда писал свою монографию о свойствах Великого Кристалла и о юности Вселенной, и когда в должности и звании Звездного Командора воевал за права Детства. И когда на катамаране «Даблстар» уходил в экспедицию по Большому темпоральному кольцу… «Какая разница? Модель Вселенной и мальчик… Может быть, это одно и то же…»
Стасик затоптал сапогами костер.
— Пошли… Ох, смотри, темнеет уже.
Они стали подниматься по шатким ступеням.
— Боюсь я, Стаська, — серьезно заговорил Яшка. (Давно уже он не говорил «Стаська», «Стасик», все «Вильсон» да «Вильсон».) — Так боюсь, даже ноги не идут.
— Я тоже, — признался Стасик. — Обещал в четыре быть дома, а сейчас уже сколько… Мама давно с работы пришла…
— Да я не про это!.. Вдруг меня никому не надо. Ни Полине Платоновне, ни…
— Не выдумывай.
— А еще вот что. Скажут ведь, что нужно меня в детдоме отпрашивать. А меня там сроду не было!
— А мы признаемся… что не в детдоме жил, а бродяжил давно уже. Даже проще будет. Остался, мол, во время войны без родителей, жил то тут, то там, нигде не задерживался…
— Ох, а она… Полина Платоновна скажет: «Сколько хлопот с бродягой. А я больная, старая…»
— Ты забыл, что есть еще я и мама? — строго спросил Стасик. — А Полина Платоновна… ее ведь можно вылечить! Ты же умеешь!
— От старости разве вылечишь? — вздохнул Яшка. — Да и вообще я ничего такого теперь не умею. Неужели ты не понял? Я теперь совсем такой же, как и ты.
— Так это же во как здорово! — Стасик чуть не обнял Яшку.
— Но я теперь ничего не могу… почти, — прошептал Яшка.
— Что не можешь? Чудеса творить, что ли? — сказал Стасик с веселой пренебрежительностью. Хотя в груди щекоталось уже другое: не насмешка, а ласковое желание защитить Яшку от невзгод. А тот повторил:
— Ничего не могу. Разве что самую малость.
— Вот и сделай себе такую малость: табель, что в какой-нибудь школе третий класс закончил. Чтобы вместе идти в четвертый… Сможешь?
— А что толку? Я, наверно, не помню даже, сколько дважды два… Это раньше я все знал, все помнил, когда был шариком. А теперь?.. Наверно, и на фисгармонии играть не смогу.
— Я тебе дам «не смогу»! — Стасик почти по правде разозлился. — Заладил одно: «Когда я был шариком…» Шарик, что ли, на фисгармонии играл? Яшка играл! И Чичу кто лупил? Шарик?
Яшка подобрался:
— Мы когда пойдем Чичу искать? И этого… Васяню? Завтра? Сейчас-то уже поздно…
Над крыльцом горела яркая лампочка. На крыльце стояла мама. За ее подол держалась Катюшка.
Мама повернулась к калитке.
— Явился!.. О-о! Да вы, сударь, не один! Полина Платоновна, выйдите-ка посмотрите, кто к нам пожаловал!.. Где это вас носило дотемна, голубчики?
Стасик и Яшка привычно повесили головы.
Вышла Полина Платоновна. Слабо всплеснула руками.
— Вернулся…
— Вернулся, — подтвердила мама. — Всё вернулось, будьте, Полина Платоновна, уверены… Сейчас они нам расскажут о своих похождениях. А?
— Ну чего, — пробормотал Стасик. — Заигрались маленько.
Полина Платоновна тихонько засмеялась. Но мама сложила на груди руки и посмотрела на каждого по очереди:
