Ник удивленно уставился на Генри.
– Что ты хочешь этим сказать?
Генри схватил его за руки.
– Какая разница, от чьего семени ты произошел? Ты был моим сыном семнадцать лет. Если я и не зачал тебя…
– Если?!
– Да, если, черт побери! – Генри все крепче сжимал его руки. – Подумай, Ник, а что, если все это неправда? Если твоя мать солгала?
Ник освободил руки и отвернулся.
– Она не солгала, и ты знаешь это.
– Я не знаю этого. Я никогда не знал этого. Она могла солгать, и если она это сделала, то это было самой отвратительной шуткой в ее жизни.
Ник повернулся и покачал головой.
– Но зачем ей надо было это делать?
Генри вздохнул.
– А ты помнишь что-нибудь еще из сказанного в тот вечер?
– Нет. Помню только, что мать из-за чего-то сильно разозлилась. Но она ведь все время из-за чего-то злилась.
– А ты не помнишь, из-за чего она пришла в ярость в тот раз?
– Нет. А разве это имеет значение?
– Не знаю, – сказал Генри. – Может быть. Ты знал, что мать уже носила тебя под сердцем, когда мы поженились?
Ник удивленно закатил глаза.
– О Боже, еще одна страшная семейная тайна! Как будто одной не было более чем достаточно.
Генри пропустил слова Ника мимо ушей.
– Я женился на ней не потому, что она забеременела. Я женился потому, что хотел этого. Я с ума сходил по твоей матери. – Генри улыбнулся. – Она была такая красивая!
Ник стал наблюдать за кубиком льда, тающим в его бокале.
– Я помню.
– Однако, – продолжал Генри, – когда тебе было года два или три, твоя мать вдруг поняла, что супружество и материнство не совсем то, о чем она думала, выходя замуж. Фирма была тогда совсем небольшим предприятием, и у нас вечно не хватало денег. Меня почти все время не было дома.
Генри с философским видом пожал плечами и продолжал:
– Мать твоя уставала, становилась раздражительной и наконец поняла, что с нее хватит. Сказала, что хочет развестись. Я сказал, что, если она действительно хочет уйти, я не стану ей препятствовать, но не позволю забрать с собой тебя. Думаю, она никогда не простила мне этого. Вот тогда-то, я думаю, твоя мать и начала меня ненавидеть. Как бы то ни было, она осталась. Потому что любила тебя.
Ник фыркнул.
Генри налил себе еще немного бурбона.
– Я тоже мало что сделал, чтобы исправить положение. Я был женат на своей работе в большей степени, чем на твоей матери. Но ты… ты был моим другом, моим любимцем. Ты везде ходил со мной. Боже, о чем я только думал тогда? – Генри провел рукой по седеющим волосам.
Ник внимательно слушал воспоминания Генри о том, насколько они были близки. Генри вспоминал такие вещи, которых Ник и не замечал, а если замечал, то старался не обращать внимания. С годами, когда самолеты начали интересовать ребенка больше, чем еда и игры, мать все больше ревновала Ника к отцу, и не без оснований.
– Когда я сказал ей, что учу тебя летать, это было выше ее сил. Именно тогда она и сказала, что уходит, что я могу ни с кем больше тебя не делить, если только захочу. А после этого выпалила свою убийственную новость.
Ник был благодарен Генри за то, что он не произнес вслух слова, прозвучавшие в тот вечер.
– Итак, она могла соврать. Она была в ярости, она могла солгать просто для того, чтобы причинить нам боль. Все эти годы мы с тобой предпочитали верить, что мать семнадцать лет хранила тайну, а потом открыла ее. Но разве не могло быть иначе? Что все семнадцать лет были правдой и лишь один последний вечер – ложью. Если бы она не ушла от нас, не свалилась с той чертовой горы, пытаясь произвести впечатление на своего инструктора, мы могли бы спросить ее об этом.
Ник хорошо помнил ту боль, которую причинило ему известие о гибели матери. Это было на последнем курсе университета. Боль смешивалась с чувством вины, с ощущением собственного предательства. Ник прогнал от себя эти воспоминания.
– А если мать все же не солгала?
Только послушай себя, ты, дурак!
Ведь он даже не стал спорить с бредовыми фантазиями Генри. Неужели ему так сильно хочется вернуть себе отца, что он готов схватиться даже за такую тоненькую соломинку?
