– Даже если и не солгала, – Генри развернул Ника лицом к себе, – какое это имеет значение? Все равно ты мой единственный сын. Другого не было и быть не может. Так почему же мы оба позволили этой женщине разделить нас? И сколько мы еще будем упрямо скрывать друг от друга то, чего хотим оба?
Глаза защипало еще сильнее, сердце забилось чаще. Ник видел все словно сквозь пелену тумана.
– И чего же, по-твоему, хотим мы оба? – осторожно спросил он.
Генри снова крепче сжал его руку.
– Я хочу… я хочу вернуть себе сына, Ники.
О Господи! Генри не называл его Ники с двенадцати лет, когда мальчик твердо заявил, что считает это имя слишком детским.
– А ты, – продолжал Генри, – я думаю, я надеюсь, хочешь снова обрести отца.
Глаза Ника наполнились слезами. Он боялся поверить в то, что слышал, и в то же время не мог отрицать, что действительно очень хочет вернуть отца. Потом Ник увидел слезы на щеках Генри. Многие годы боли и отчаяния отступали перед умоляющим выражением глаз Генри и любовью к нему, которая оживала в сердце Ника.
Робко шагнув вперед, Ник оказался в объятиях отца. Они сжали друг друга так крепко, словно надеялись задушить этим объятием все дурное, что было между ними за эти годы, и, пережив очищающую бурю, молча пообещать друг другу, что в будущем все будет иначе.
Они долго не разжимали объятий. Потом Ник чуть отстранился от отца, немного смущенный слезами, катящимися по его щекам. Тряхнув головой, Ник постарался избавиться от них.
Генри рассмеялся. Дрожащей рукой он сам вытер щеки сына.
– Сопливый мальчишка!
Ник улыбнулся и, в свою очередь, смахнул слезинку с его щеки.
– Да, но посмотрите только, от кого я это слышу!
Генри вдруг застыл, улыбка исчезла с его лица.
– Какова бы ни была правда, Ник, я хочу, чтобы ты помнил одно: ты мой сын и я люблю тебя.
Ник снова притянул к себе и заключил в объятия человека, который вырастил его когда-то. Сдавленным голосом он произнес:
– Я тоже люблю тебя, папа!
Прошло несколько долгих секунд, прежде чем Ник почувствовал, что стоит на ногах достаточно крепко, чтобы отойти на несколько шагов.
– Что ж, пора освежить содержимое наших стаканов, – хрипло произнес Генри.
Минуту спустя оба сидели бок о бок на диване с полными стаканами в руках.
– Ты хочешь рассказать мне, что произошло между тобой и Сэмми?
Ник, ссутулившись, уронил голову на диванную подушку.
– Что еще могло случиться?! Я, как всегда, раскрыл рот. Мое самолюбие было задето. Я подумал… Я подумал, что между нами возникает настоящая близость. А Сэмми вдруг снова решила превратиться в ледышку.
– И тебе было больно?
Ник пожал плечами.
– Да, больно.
– И тогда ты сказал что-то обидное, хотя вовсе не думал так на самом деле? И что же ты собираешься делать теперь?
– Я пытался извиниться, но ты ведь видел: Сэмми не подпускает меня к себе ближе, чем на десять футов.
– Так ты собираешься сдаться?
Сдаться? Потерять Сэмми? Только не это! Господи, помоги ему, только не это! Ник выпрямился.
– Конечно, нет.
Генри хлопнул его по спине.
– Молодец, парень!
– Но я не знаю, сколько еще смогу выносить ее холодность.
Генри закинул ногу на ногу и облокотился на колено.
– Помнишь время, когда тебе было девять лет и твои одноклассники заявили, что не возьмут в свою бейсбольную команду зубрилу, который учится на одни пятерки?
Ник нахмурился, потом улыбнулся, вспомнив.
– Я тоже помню, – продолжал Генри. – Ты не обратил тогда на них никакого внимания, взял свою клюшку, вышел на поле и отбил самый зверский удар с подачи этого маленького чертенка Уотсона. Мяч даже вылетел за забор.
– Но теперь совсем другое дело, папа.
