сталкиваться со всем тем, о чем тог только что так брезгливо говорил. А неприязнь — подумаешь, неприязнь! Пусть себе Михейкин почувствует превосходство над ним, Беккером, да и над всеми работниками Управления.
«Это хорошо, что ты такой ершистый», — успел еще подумать Беккер и уснул. И улыбка так и осталась на его худом лице, едва различимом в слабом отблеске начинающего голубеть неба.
Глава 4
Полетыкин, хотя и был брюзгой и занудой, оказался превосходным работником. Беккер с Михейкиным только диву давались, столько он успевал сделать. На совещаниях Полетыкин громогласно возмущался поведением Габровского. Он не мог бы объяснить, что его так раздражало. А Беккеру было ясно, что причина — в неодинаковости Алексея. Именно это и выводило из себя пунктуального Полетыкина. Габровский всегда был разным, с разными людьми и в разных обстоятельствах. Он был разным, оставаясь самим собой. Это было трудно, если делать это специально, но Габровский был таким сам по себе. И Беккер проникся к нему уважением.
Работа группы подходила к концу. К возмущению Полетыкина, Михейкин, вместо того чтобы подвести черту и вылететь с полученными материалами на Землю, заперся вдруг на Вычислительном центре Таврии.
Беккер не разделял негодования Полетыкина. У него были свои заботы. Он довольно скоро получил перечень запросов, направленных Габровским на Землю, и размышлял над ними. Это были странные запросы. Габровскому нужны были все последние статьи по психоматематике и новейшие работы по физике пространства.
В психоматематике Беккер разбирался не хуже Габровского и статьи эти читал еще на Земле. Физику пространства ему было все равно не осилить, но вот личные вещи Алексея он осматривал со всем тщанием, какое только было возможно. Несколько фильмокниг — современная повесть в стихах, фантастика, опять фантастика. Исторический роман (середина двадцатого века), опять современная книга… Музыкальные записи — хорошо хоть они что-то добавили к облику Габровского, каким Беккер его себе представлял. Музыка, песни в новейших джей-ритмах… К удивлению Беккера, выяснилось, что Габровский и сам писал музыку. Оказалось, что хит «Босиком по звездам», который года два назад пела вся Система, написан именно Габровским. Как, впрочем, и целый ряд других, хотя и менее известных песенок.
По некотором размышлении Беккер пришел к выводу, что в самом этом факте нет ничего удивительного. Времени у космолетчиков хватает, вахты тянутся долго, и многие «космачи» занимаются чем угодно, от живописи до математики. И вполне, кстати, профессионально. Но то, что Габровский подписывал свои произведения псевдонимом, заставило Беккера задуматься. Ненадолго, правда, — в этом тоже не было криминала. Не остановило бы это внимания Беккера, если бы Габровский был жив. Но он был мертв, и Беккер читал его книги, слушал написанную им музыку и думал.
Словом, информации у Беккера было достаточно. С другой стороны, ее было достаточно мало для того, чтобы оставить простор для фантазии. Фантазировать Беккер не любил и в этом был солидарен с Полетыкиным.
Беккер и Полетыкин сидели в холле своего домика-изолятора и лениво следили, как два маленьких робота-уборщика проворно бегают по гладкому блестящему полу. Беккеру стало жалко их, и он бросил им скомканную бумажку. Они бросились к ней, один успел раньше и тут же втянул ее в себя. Второй разочарованно покрутился рядом и вернулся на свой участок пола — собирать невидимую глазом пыль.
— Хорошая планета, только пустая какая-то, — прервал затянувшееся молчание Беккер. Вчера он проник в здание Вычислительного центра, побродил там с полчаса и вынес оттуда твердое убеждение, что события близятся к развязке. Если Михейкину не мешать, то не сегодня-завтра он сам выйдет к ним и все объяснит. А ему есть что объяснить — Беккер был в этом уверен. У него на это было чутье. Оно его никогда не обманывало.
— Пустая, говорите? — откликнулся Полетыкин. — Это хорошо, что пустая. Не хотел бы я сейчас оказаться на не пустой планете. На Пандоре, например.
Он зябко передернул плечами. На Пандоре был рай для биологов и для охотников-любителей. Охотники-профессионалы относились к ней как к тяжелой планете, трудной для работы. Человеку, незаинтересованному в ней, Пандора казалась адом. Беккер побывал на ней несколько лет назад и теперь тоже поежился.
— Вообще, по-моему, всего лучше человеку на Земле. Изначальная, так сказать, среда, — вздохнул Полетыкин, и Беккер тут же подал ему реплику:
— А как относился к Земле Габровский?
Он знал — как, но ему нужно было отвлечь Полетыкина на себя. Блокировать его хотя бы до вечера. Иначе Полетыкин, который выполнил свою часть работы и который считал, что работу комиссии тоже следует считать завершенной и осталось только составить и согласовать отчет, отправился бы на Вычислительный центр. Задержать Полетыкина никто бы не сумел. Он прорвался бы к
Михейкину и объявил ему, что пора вылетать на Землю. А если Михейкину так не терпится поработать еще, то он, Полетыкин, подарит ему превосходный карманный компьютер на молекулярных схемах. Михейкина, конечно, от работы не оторвать даже Полетыкину, но тот таинственный процесс, именуемый творчеством, на который Беккер считал себя неспособным и который искренне почитал в других, получил бы досадную помеху. И еще неизвестно, не уйдут ли потом годы на то, что Михейкин может закончить сейчас за считанные часы.
Так думал Беккер и обрекал себя поэтому на выслушивание сентенций Полетыкина; И чтобы сделать это занятие более или менее сносным, переводил разговор туда, где Полетыкин не был по-обычному нуден.
Поэтому он пропустил мимо ушей высказывания Полетыкина относительно Земли и Габровского и подкинул ему очередной вопрос:
— А как вы считаете, почему Габровский так долго провозился с этой установкой?
Полетыкин даже задохнулся от возмущения:
— Вы это называете долго? Да будь Габровский жив, я бы обязательно перетянул его из пилотов к себе, в свою службу! Я не знаю, что должна была делать эта установка, но я знаю, из чего он ее собирал, и я вам прямо скажу: даже я не укомплектовал бы ее быстрее, чем он. Вы подумайте только, он достал два генератора поля Фролова! Два! Если вы спросите здесь, на космодроме, вам скажут, что их нет и не присылали уже лет пять. И мне так скажут. И Габровскому так сказали. А он нашел эти генераторы и вырвал их у руководства порта! А блоки управления, а энергетическая установка? А сборка и монтаж? Ведь он всё делал сам, ему помогала только Грей. Кстати, вы ведь сами рассказывали, что, по словам Грей, он каким-то образом нашел здесь, на Таврии, вино!
— Ну это-то как раз и не сложно, — усмехнулся Беккер. В ответ на недоверчивый взгляд Полетыкина, он повернулся к шкафчику линии доставки и принялся набирать шифр. — А вы вино когда-нибудь пили?
— Раза три или четыре, — неуверенно ответил Полетыкин, следя за действиями Беккера, — точно не помню. Но ведь вино… даже шифра его в Линии доставки нет?
— Совершенно верно. И тем не менее — посмотрите. — Беккер открыл дверцу коротко прозвеневшего шкафчика и достал оттуда бутылку.
— Сухое виноградное вино, — продолжал он. — Вредны большие и часто повторяющиеся дозы. А в малых количествах это — тонизирующий напиток, снимающий нервное напряжение и депрессию. Если вы его будете употреблять не чаще нескольких раз в год, ни один медик не станет к вам придираться.
Он наполнил бокалы, и они сразу запотели. Полетыкин недоверчиво посмотрел на свой бокал, но отпил. Беккер продолжал:
— Это, знаете ли, очень показательно, что Габровский мог получить вино. Я могу это сделать, а вы — нет. Не потому, что запрещено, это совсем не запрещено, вы просто не знаете как. Это еще раз говорит о том, что Габровский был очень общительным человеком. Веселым, жизнерадостным парнем, знающим и умеющим уйму вещей, которых не знают и не умеют многие из нас.
