везде в достатке – после внезапного ухода воды ее находили в самых неожиданных местах; в погребах, подвалах, комнатах, прямо на улице…
Мастерская, по счастью, пострадала не сильно. Там уже был сын скульптора Пьер-Этьен со своей женой Мари Анн Колло – помощницей Фальконе-отца. Сын приехал в Петербург совсем недавно, в 1773-м, сам же Фальконе жил тут уже 11 лет. Еще в 1766 году его пригласила Екатерина II для создания памятника Петру I. Здесь же он получил даже звание академика Академии художеств, но так и не смог привыкнуть к этому городу, климату, народу. Парижанина не переставал удивлять стиль жизни русской столицы, ее необыкновенные контрасты.
Город при Екатерине II бурно жил и быстро изменялся и к концу XVIII века обогнал по численности Москву– в нем жили больше 200 тысяч человек. Но не многолюдством примечателен был екатерининский Петербург. Его судьбу в ту пору определяло место, занятое Россией в царствование Екатерины II. Город стал одним из центров мировой политики, резиденцией великой государыни, более трети века со славой правившей огромной империей, – экономическая и военная мощь России тогда достигла расцвета и поражала современников. Австрийский император Иосиф II писал, что Екатерина в состоянии произвольно назначать курс рубля и даже если она заведет кожаные деньги, то и их будут принимать – так сказочно богата была Россия.
Не было в Европе более пышного двора, чем русский двор в Петербурге. Расходы на него в год смерти Екатерины II (1796-й) составляли гигантскую сумму, равную почти 12% всех государственных трат! Имперское могущество отпечаталось и на облике города. Об этом можно было судить по пышным празднествам, парадам на его площадях, по самому стилю жизни петербуржцев. В екатерининское время особенно ярко проявился «ментальный» конфликт с Москвой. Щегольское, новое, западное, стремительное, но в то же время – черствое, холодное, отторгающее человека петербургское начало противопоставлялось старорусскому, хлебосольному, доброму, но – ленивому, инертному, непредприимчивому московскому. Отсвет двора, некая особая осведомленность о положении дел «в высших сферах» даже петербургскому лакею, приехавшему с барином в Москву, придавали значительность и важность.
Тот, кто помнил елизаветинский Петербург, сразу же заметил бы произошедшие с городом перемены – на его просторах воцарился совсем иной архитектурный стиль.
Особую прелесть городу придали новые гранитные набережные. Первой из них была набережная по левому берегу Невы, от Галерного двора до Литейного двора, с разрывом напротив Адмиралтейства для спуска кораблей. Ее построили в 1763—1788 годах вместе с тремя мостами – Эрмитажным, через Зимнюю канавку, Верхнелебяжьим, через Лебяжью канавку, и Прачечным, через Фонтанку. Позже, в 1779-м, начали облицовывать гранитом выходящие на Неву стены Петропавловской крепости.
Число мостов через реки и каналы города к этому времени было уже достаточно велико, хотя главным средством переправы по-прежнему оставались бесчисленные лодки перевозчиков. Они стояли в наиболее оживленных местах, и любой человек мог за копейку быстро перебраться на другой берег. Те же, у кого лишних денег не было, шли к мостам. Кроме Исаакиевского был уже построен Вознесенский мост через Неву (выше современного Литейного). Жители пользовались также Сампсониевским (Гренадерским) и Тучковым, который тогда называли Никольским. Многие из мостов Петербурга были так называемыми наплавными, или плашкоутными. Они сооружались из цепи стоявших на якоре и связанных между собой барж, а поверх укладывали бревна и доски, составлявшие покрытие моста. На зиму плашкоуты отгоняли к берегу, а люди переправлялись уже по льду. Правда, с 1779 года главный мост через Неву – Исаакиевский – оставался на всю зиму.
На смену вычурному барокко пришел строгий и величественный классицизм. Произошло же это почти в конфликтной ситуации, когда в начале 1760-х гений барокко Ф.Б. Растрелли спланировал в свойственной ему манере новый Гостиный двор, на углу Садовой и Невского проспекта. Взошедшей на престол летом 1762 года Екатерине II проект Расстрелли не понравился, в чем ее сразу и горячо поддержали купцы – ведь им предстояло платить немалые деньги за все барочные завитушки! И тогда проектирование Гостиного двора было поручено Ж. Валлен-Деламоту – французу, ставшему с 1759-го академиком Академии художеств. Великий Расстрелли, обиженный, отошел от дел – его время прошло.
Валлен-Деламот работал в стиле классицизма, который отвечал вкусам императрицы и соответствовал мировоззрению эпохи Просвещения. Это не означало, что здания елизаветинского барокко стали разрушать или перестраивать. Нет! Особенность той эпохи состояла в умении зодчих органично сочетать новую и старую архитектуру. Считается, что классицизм в России в своем развитии прошел определенную эволюцию. Сначала в нем было сильно влияние идей французского классицизма. В этом стиле работал Валлен-Деламот. С начала 1760-х он строил не только Гостиный двор, но и Малый Эрмитаж, Академию художеств (вместе с А.Ф. Кокориновым), Новую Голландию (вместе с С.И. Чевакинским). Затем, примерно с 80-х годов XVIII века, на место возвышенной и несколько суровой архитектуры французской школы пришли ясные, изящные формы, уходящие корнями к гению итальянской архитектуры XVI века Андреа Палладио. В Петербурге стали популярны многочисленные постройки Джакомо Кваренги – здание Академии наук, Эрмитажный театр, Александровский дворец в Царском Селе. Позже Кваренги построил Конногвардейский манеж и Смольный институт. С Кваренги соперничал Чарлз Камерон – создатель знаменитой Галереи в Царском Селе, а также Павловского дворца, строительство которого началось в 1780 году. В том же ряду архитекторов находился Н.А. Львов – талантливый самоучка, создатель Главного почтамта. Конечно, было немало ярких мастеров с собственной манерой, которая не укладывалась в схему классицизма: они пытались совместить в своих творениях принципы барокко и классицизма. Таков был Антонио Ринальди – создатель Гатчинского и Мраморного дворцов, в которых чудесным образом достигнута гармония этих стилей. И тем не менее классицизм победил и стал определять внешний вид города. Императрица не уставала украшать, как она шутила, свое «бывшее утиное гнездо». Она любила новый, щеголеватый вид города, ласково называла его в письмах: «Моя чопорница, моя столица!»
Фальконе рассказал сыну, как изобретательно доставили из Карелии эту махину и как ювелирно точно ее сгрузили на берег. Для народа, столпившегося вокруг, это было грандиозное, фантастическое зрелище – каменная гора «сама» сползла с судна и «покатилась» к указанному месту по желобам на десятках медных шаров.
Но скоро начались проблемы – Фальконе намерен был придать скале нужную форму, обработав ее, а кругом возражали – погубить такой красивый «дикий» утес! Как можно! Но Фальконе был упрям: «Я делаю пьедестал для статуи, а не наоборот!». Еще в Париже у него созрел необычный план монумента – всадник должен не просто стоять на скале, а взлететь на нее как будто с разгона, в энергичном движении. Возле мастерской был построен специальный помост, на который сотни раз подряд на глазах скульптора влетали и застывали всадники на лошадях из дворцовой конюшни. Глядя на Гром-камень, Фальконе поморщился: он вспомнил Ивана Ивановича Бецкого, своего формального начальника, который больше всех жалел «испорченную» скалу…
Роль Бецкого в истории екатерининского Петербурга oгромна. Он пользовался особым доверием государыни, был ее советником во многих делах. Порой они даже бурно ссорились, но всегда быстро мирились. Ходили даже слухи, будто Бецкой – отец императрицы. На самом же деле, их объединяло иное, особое родство – они оба были «гражданами Республики Просвещения», мечтали усовершенствовать мир, вывести новую «породу» русских людей – умных, честных, законопослушных. Мысль о «выведении» новой породы людей из незаконнорожденных, брошенных и бедных детей не казалась нелепой. Недаром Бецкой был одержим внедрением в русскую жизнь западной новинки птицеводства – инкубаторов. Неким человеческими «инкубаторами», по его мысли, должны были стать созданный по проекту Бецкого Воспитательный дом, а потом, в 1764-м, – знаменитый Смольный институт. Но этим дела Бецкого не ограничивались. Он был не только своеобразным «министром просвещения», но и «министром культуры»: в его ведении находились Академия художеств, театры и Канцелярия от строений, занятая застройкой города. А дело это было необыкновенно важное, ибо с 1760-х годов Петербург переживал настоящую архитектурную революцию. Новые идеи классицизма требовали иных, чем раньше, пространственных масштабов и форм. Речь шла о внедрении в городскую застройку не просто отдельных дворцов и усадеб, а целых ансамблей, единых комплексов зданий, объединенных идеей классической гармонии. В 1762 году под началом Бецкого
