сформулирована теория относительности… Естественные науки, подкрепленные теорией Дарвина, тоже не отставали. Объективный мир сочли более или менее изученным, неизученным оставался только человек, субъект познания. Если раньше его полагали образом и подобием Бога, то теперь в этом усомнились, и надо было браться за его изучение заново. И новая эпоха делала особый акцент на развитии гуманитарных наук — социологии, экономики, социальной психологии, а также на психоанализе.
Да и сам человек менялся: трещал патриархальный уклад, женщина больше не желала подчиняться, викторианская мораль становилась предметом насмешек. Босоногая танцовщица Айседора Дункан, которой так восхищалась Саломе, уже будоражила европейское высшее общество своими прозрачными туниками, а ее знаменитые берлинские лекции “О праве женщины на свободную любовь” шепотом пересказывались в гостиных.
Основатель психоанализа Зигмунд Фрейд, долгое время разрабатывавший свои идеи в полном одиночестве, к 1902—1903 годам постепенно становится известным, а психоанализ — крайне популярным. А в 1 908 году в Зальцбурге состоялся I Международный психоаналитический конгресс.
Лу Андреас-Саломе почувствовала в идеях Фрейда дыхание свежего ветра, который показался ей не менее радикальным, чем веющий от философии Ницше. Фрейд посмел бросить вызов общественному мнению, возведя сексуальность в доминанту человеческого поведения. Лу Саломе не раз была свидетельницей того, как некоторые видные ученые конфузились, просто произнося саму фамилию Фрейда, словно она было каким-то неприличным словом.
Когда Саломе вошла в круг ближайших учеников австрийского врача, ей был 51 год, сам Фрейд, будучи на 5 лет старше, воспринял ее как 20-летнюю — столько в ней было свежести и энтузиазма. Серебристые волосы, голубые глаза, чудесная кожа, царственная осанка. Злые языки утверждали, что он влюбился в ученицу, во всяком случае, известно, что он посылал ей цветы, провожал до отеля, а если она пропускала очередную традиционную “среду”, нежно ей выговаривал в записочках.
Каждый, кто хотел практиковать психоанализ, должен был непременно поначалу пройти этот процесс сам в качестве анализируемого, чтобы разобраться со своей собственной личностью и ее темными сторонами, иначе говоря — с бессознательным. Лу Саломе и тут сумела отличиться — она оказалась, похоже, единственной из непосредственных учеников Фрейда, кому позволили самой анализа не проходить, но практиковать его с другими в качестве врача-психотерапевта после пары лет интенсивной подготовки и обучения. Многие из фрейдовской “свиты” роптали по этому поводу, но снисходительность Фрейда к Лу не знала границ, ей он прощал любую “ересь”, в то время как других своих учеников и оппонентов, позднее отколовшихся от его школы, он осыпал язвительными колкостями за любое отступление от догмы, то есть от его, Фрейда, понимания. Таким образом, Андреас-Саломе стала одной из первых, если вообще не первой женщиной в этом новом направлении психологии.
Умная Лу, разумеется, ни в коем случае не желала сама выворачиваться наизнанку перед кем бы то ни было, то есть позволять себя анализировать. И вовсе не потому, что она боялась раскрыть какие-то свои тайны. Этого она не боялась. Причина в другом: она была достаточно самоуверенна, чтобы полагать, что и без того всю жизнь занималась самопознанием и самоисследованием и накопила весьма существенный опыт по этой части. Фрейд, между прочим, был знаком с ее книгой “Эротика”, выдержавшей пять переизданий, и считал, что Лу, пусть и несколько с другой стороны, но тем не менее вплотную подошла к его собственным идеям и отчасти подтвердила их.
Согласно Лу Саломе мужчина и женщина — существа различные принципиально, сущностно. Мужчина целиком направлен на внешний мир, он ищет в любви лишь удовлетворения, мгновенной разрядки напряжения, для женщины же любовь — все, “пол разлит по всей плоти ее организма, по всему полю души”, более того, она вообще не существует вне этого. А еще Саломе считала абсурдным стремление женщины уподобиться мужчине, которое она повсеместно наблюдала вокруг.
— А как же вы сами? — язвительно спрашивали ее. — Разве вы не избрали мужские профессии — писать, заниматься философией, практиковать психоанализ?
— Отнюдь! Нет ничего более смертельного для женщины, чем тягаться с мужчиной в профессиональном успехе. Женщина не нуждается в социальном успехе, она занимается чем-то просто для самораскрытия. Я не избирала никаких мужских профессий и ни с кем не соревнуюсь, эти занятия нашли меня, как солнце находит нуждающийся в его лучах цветок, — с достоинством отвечала Лу.
Трудно себе представить, какую бурю возмущения в феминистских кругах вызывали ее рассуждения. “Госпожа Лу Саломе — антифеминистка! — писала, к примеру, родоначальница теоретического феминизма Хелен Дом. — Мы находим в ее текстах утверждения, которые заставляют встать волосы дыбом у нас, эмансипированных женщин!”
Чем теснее Лу Саломе общалась с Фрейдом, регулярно приезжая к нему в Вену из Геттингена, тем больше он удивлял ее своей, как бы сейчас выразились, невротической расщепленностью. Столь много знавший о человеческих страстях, этот человек в личной жизни был “застегнут на все пуговицы”, корректен, пунктуален и крайне формализован. Он вставал и ложился в одно и то же время, и если больной опаздывал к нему на прием на 10 минут, то это на весь день выбивало его из рабочего графика.
Его личные взгляды на мораль оставались целиком в русле пуританской традиции XIX века. Своим друзьям и коллегам — мужчинам Фрейд мог сколько угодно выдавать желаемое за действительное, но Лу с ее наметанным глазом мгновенно поняла, что он, учивший пациентов справляться с аффектами и не подавлять их, сам был не в состоянии проделать этого с собой. Однажды, как всегда, доктор Фрейд принес ей нарциссы, она приняла их с обворожительной улыбкой, а потом, заставив свои глаза опасно вспыхнуть, провокационно тронула Фрейда за плечо и на мгновение прильнула к нему — он отскочил как ужаленный, его панический взгляд молча молил о пощаде. И тогда Лу окончательно поняла, какой океан подавленных чувств таится в этом сдержаннейшем с виду человеке. Дочь Фрейда Анна, с которой Саломе была дружна, призналась ей, что у отца мучительный страх смерти, граничащий с неврозом, и что на этой почве у него нередко случаются головокружения и даже обмороки.
Лу слушала это с грустью, думая про себя, что вот пример того, когда творение выше творца, когда творец боится собственного создания. Страх любви, как давным-давно уже знала Саломе на собственном опыте и на опыте близких ей людей, всегда имеет изнанкой страх смерти. Это незыблемый психологический закон. Ницше боялся любви и панически боялся смерти, то же — Рильке, то же — и множество других из встреченных ею мужчин. И она думала: а не в этом ли была ее высшая функция в их жизни — сделать им прививку любви против страха смерти?
Особенно много Лу думала тогда о Ницше… Могла ли она ему помочь, если бы осталась с ним тогда, хотя бы на какое-то время? Ведь его смерть была просто чудовищна: несколько лет полного безумия и кончина в 1900 году в психиатрической клинике…
В конце концов, Лу открыла в Геттингене, где она давно уже поселилась с Андреасом, психоаналитическую практику и работала по 10—11 часов в день. Отбоя от пациентов не было, потому что Саломе обладала природным даром слушать и понимать другого человека. Как всегда, она не боялась нарушать самые священные заповеди — в данном случае заповеди своего учителя Фрейда, полагавшего, что психоаналитик ни в коем случае не имеет права вступать в близкие отношения с пациентами даже ради благородной цели научного эксперимента. Саломе же, руководствуясь, как обычно, только собственной интуицией, полагала, что если она этого хочет и пациент этого хочет, то вред просто исключается.
Наступало жаркое, сумбурное и грозное лето 1914 года. 1 августа Германия, в которой жили Лу и Андреас, объявила войну России, где остались ее родные братья с семьями. До них доходят слухи, что сибирский мужик Григорий Распутин, “соправитель русского царя”, был едва ли не единственным из советников, кто предостерегал Николая II от войны, предсказывая, что это будет конец России и конец империи. В связи с этим Саломе замечает Фрейду, что “стоило бы прислушаться к Распутину, ибо он единственный не невротик из приближенных к русской власти”.
Трое сыновей и зять Фрейда сражались на фронте. Неизменное ровное спокойствие Лу стало для него почти единственным эмоциональным прибежищем в эти страшные годы. В той войне Саломе не стояла ни на чьей стороне — ни своей родины, ни той страны, где она теперь жила. Она полагала, что войны — это неизбежное зло всей человеческой цивилизации. Люди воюют и убивают друг друга только потому, что война идет внутри каждого из них: разум борется с инстинктом, и эта борьба никогда не может прекратиться. У Саломе появилось множество пациентов, приезжавших с фронта. Они рассказывали ей
