баронессой Крюднер, но кокетствовал, как молоденькая бабенка, со всеми и радовался соперничеством Бутурлиной и Крюднер. Я была свободна как птица и смотрела на все эти проделки как на театральное представление, не подозревая, что тут развивалось драматическое чувство зависти, ненависти, неудовлетворенной страсти, которая не переступала из границ единственно оттого, что было сознание в неискренности государя. Он еще тогда так любил свою жену, что пересказывал ей все разговоры с дамами, которых обнадеживал и словами, и взглядами, не всегда прилично красноречивыми»{467}.
| 
Наталья Николаевна по-прежнему жила с детьми в Полотняном Заводе. Сестра Александрина была рядом. Родовое гнездо Гончаровых было местом, защищавшим их от светских пересудов и сплетен. Душа потихонечку оживала, пытаясь подняться над горем. Поводов для веселья не было, да и быть не могло.
Январь невольно напоминал о страшных недавних событиях, которые невозможно забыть: еще так свежи они были в памяти!
А в Петербурге именно в этот день, в первую годовщину гибели Пушкина, в доме статс-дамы Софьи Григорьевны Волконской, которую, по словам Смирновой, при дворе называли «тортунья», в комнатах нижнего этажа, где с осени 1836 года поселилась семья Поэта, теперь праздновали пышную свадьбу: младший сын хозяйки дома 30-летний Григорий Волконский[86] женился на 17-летней дочери шефа жандармов А. X. Бенкендорфа — Марии. Новобрачные стали жить в бывшей пушкинской квартире.
По поводу этой свадьбы князь Вяземский написал: «Нужно <…> полное отсутствие такта, деликатности и чувства пристойности, чтобы проводить свой медовый месяц на месте столь трагического и столь недавнего события, которое следует рассматривать как национальное бедствие. Но наши вельможи выше этих национальных пристрастий, они как бы составляют в народе обособленную группу и ничего не понимают ни в его симпатиях, ни в его страданиях»{468}.
Сергей Львович Пушкин — Александру Ивановичу Тургеневу.
«…Я бы желал, чтобы в заключение биографических записок о покойном Александре сказано было то, что сохранится в сердце и памяти моей до последней минуты моей жизни, — Александр Иванович Тургенев был главным, единственным орудием помещения его в Царскосельский Лицей, и ровно через 25 лет он же проводил тело его на вечное последнее жилище…
Вот, почтеннейший и любезнейший Александр Иванович, записка, которую я просил бы вас передать к П. А. Вяземскому, как одному из издателей собрания сочинений Александра. Да узнает Россия, что вам она обязана любимым ею поэтом, а я, как отец, поставил то за утешительную обязанность известить вам все, чем исполнено мое сердце, — неблагодарность никогда не была моим пороком… Не знаю, увижу ли я вас, но, пока жив, буду любить и вспоминать вас с благодарностью»{469}.
«Я был глубоко тронут словами бедного отца», — отвечал на это Тургенев.
Сергей Львович Пушкин — П. А. Вяземскому.
«…Я бы желал, чтобы в заключение Записок биографических о покойном Александре сказано было, что Александр Иванович Тургенев был единственным орудием помещения его в Лицей и что через 25 лет он же проводил тело его на последнее жилище. Да узнает Россия, что она Тургеневу обязана любимым ею поэтом. Чувство непоколебимой благодарности побуждает меня просить вас об этом. — Нет сомнения, что в Лицее, где он в товарищах встретил несколько соперников, соревнование способствовало к развитию огромного его таланта. Вот что я писал Александру Ивановичу и потом к вам, но письмо мое в то время, не знаю почему, до вас не дошло…»{470}.
Отец Поэта написал князю и о том, что «ужасная потеря»
П. А. Вяземский — А. И. Тургеневу.
«Вчера был я у Карамзиных и нашел там Ростопчину, которая велела тебя поцеловать. <…> Утренники у Ростопчиной»{472}.
Семейство Карамзиных поселилось в доме сенатора Сергея Кушникова, которому Екатерина Андреевна доводилась теткой. Дом этот на Гагаринской улице он построил в 1836 г. Карамзины занимали верхний, 3-й этаж. Семья «жила тут в скромной и патриархальной обстановке. В гостиной, освещенной настольной лампой, стояла простая мебель, обитая красным, выцветшим от времени, штофом. Гостей угощали неизменным крепким чаем, к которому подавались густые сливки и хлеб с маслом»{473}.
В конце месяца в Полотняный Завод пришло сообщение о предстоящей свадьбе: Иван Николаевич Гончаров, 27-летний поручик лейб-гвардии Гусарского полка, квартировавшего в Царском Селе, получил согласие на брак с красавицей княжной Марией Ивановной Мещерской:
«Ярополец 26 февраля 1838 года.
Дорогие друзья брат и сестры!
Пишу вам всем вместе, так как буду говорить с вами на одну тему… Извещаю вас о моей женитьбе на княжне Марии Мещерской. Не буду писать вам ни избитых фраз, ни изысканных выражений, которые многие употребляют в подобных случаях, скажу только, что вот уже три дня, как будущее мое решено.
Будучи в Москве около месяца, я встречался с Мари каждый день, и 23 сего месяца я попросил быть моим ходатаем перед старой княгиней и Мари г-жу Трубецкую-Четвертинскую[87], которую вы знаете, дорогие Таша и Сашинька.
Она согласилась с радостью ходатайствовать за меня, и через нее я получил позволение Мари просить ее руки у родителей.
Вот в нескольких словах история моего романа. Перечисление физических и моральных достоинств моей будущей супруги заняло бы так много места, что мне не хватило бы этих страниц, и все же не могу удержаться, чтобы не сказать, что она добра, проста в обращении, а характер у нее мягкий и веселый, и сердце нежное. Это баловень всей семьи и обожаемое дитя всех, кто ее знает. Вот все, что я сейчас могу сказать о ней. Вы ее узнаете и, я уверен, полюбите.
Я надеюсь, дорогие друзья, что вы пожелаете присутствовать при том моменте, когда Мари и я будем соединяться узами брака, а потому не замедлю сообщить вам все подробности о дне и месте венчания как только это будет решено. Я надеюсь, что свадьба будет в Лотошине, и я тем более этого желаю, потому что вы, мои милые сестры, не смогли бы приехать в Москву.
Я поехал к Маминьке через несколько часов после того, как был у княгини, чтобы просить у нее руки моей славной Мари, и моя добрая Маминька дала мне свое благословение. Сегодня я возвращаюсь в Москву с письмом от нее к княгине-матери, и завтра в этот час я уже буду у нее»{474} .
