интересует только та сторона жизнедеятельности Святителя, которая прямо или косвенно соприкасалась с деятельностью, как и вообще личностью, Бориса Годунова.
Хочется ещё раз подчеркнуть, что утверждения о том, что Годунов «провёл» в Патриархи «угодного себе» иерея, исторически недостоверны. Они не имеют никакого документального обоснования; нельзя же за таковые считать слухи и сплетни некоторых заезжих иностранцев-гастролёров, как и измышления клевретов пресловутого Гришки Отрепьева или изолгавшегося интригана Василия Шуйского.
Следующее за тем утверждение, имеющее то же распространение, что, «проведя» Иова, Годунов видел в перспективе учредить свою династию венценосцев, также не имеет документального обоснования. Откуда же подобное «намерение» вытекает? Неизвестно. Оно не только неисторично, но и абсурдно, так как в январе 1589 года никакой «династии » у Годунова не существовало. В его семье в то время имелась только шестилетняя дочь Ксения. Правда, родная сестра Бориса — Ирина, в иночестве Александра (1557– 1603), была Царицей с 1584 года, но детей у них с Фёдором Иоанновичем не было до самого 1592 года, когда Ирина родила дочь Феодосию, умершую, не дожив до двух лет. Тут тоже никакой «династии» не получалось.
Необходимо ясно осознавать пишущим на темы Русской истории, что в системе православного жизнепонимания рождение ребёнка — это знак Божественного благоволения, это милость Господа, за которую верующие страстно Всевышнего благодарят в молитвах. Будут ли ещё дети у Царя Фёдора или у Бориса Годунова, о том ведал только Господь, и никто иной.
Борис Годунов, о чём редко упоминают, был истинным православным человеком, для которого Закон Божий являлся основным законом жизни. Он не только соблюдал православный обряд сам, но неукоснительно следил, чтобы и все прочие из окружения его исполняли. Он молился много, постоянно, порой многими часами, и никто никогда не узнает, о чём он молил Всевышнего, какие боли души и волненья сердца доносил. Иов прекрасно был осведомлен о глубоком духовном настроении Бориса, заслуженно назвав его в своём завещании («духовной грамоте») «христолюбивым». По заключению Первопатриарха, «не было тогда в Русском Царстве равного ему храбростью, разумом и верой в Бога ». Именно благочестие в первую очередь и ценил в Борисе Годунове Патриарх Иов.
По поводу упреждения Патриаршества и роли в этом деле «первого боярина» весьма точно выразился историк С. Ф. Платонов. «Последний шаг к Патриаршеству был плодом дипломатического умения Бориса Годунова, который в то время руководил всею деятельностью московского правительства и прямо гордился этим успехом»^*.
Фигура Патриарха Иова всегда являлась чрезвычайно неудобной для всех измышлителей. Ведь он ясно и однозначно не признал какую-либо связь между Борисом Годуновым и убийством Царевича Димитрия в Угличе в мае 1591 года, а следовательно, все рассказы о мучимом совестью кровавом тиране, о пресловутых «кровавых мальчиках в глазах» — всего лишь плод воображения и далеко не всегда художественного.
Когда следственная комиссия Шуйского представила материалы, собранные на месте гибели Царевича в Угличе, на обозрение Царя и Патриарха, то Святитель заключил, что «смерть Димитрия Царевича учинилась Божиим судом». Как исторически обоснованно говорится в Житии, «Патриарх Иов не верил в причастность Бориса Годунова к убийству Царевича и сохранял свою уверенность в этом до конца дней Первопатриарх всегда был честен перед Богом и людьми.
Однако многие историки до сего дня почему-то не доверяют мудрости и искренности Святителя, но зато готовы принять на веру, без всяких «экспертиз », любую пошлость, любую сплетню, дискредитирующие Власть и Церковь в России.
Если поверить на слово «скептическим» авторам типа упоминавшегося Н. И. Костомарова, то образ Первопатриарха получается неказистый. Какой-то тихий, маленький, бесхарактерный человек, стремившийся ни во что не вмешиваться и сильным во власти не перечить. Его нередко изображают чуть ли не слепым орудием «коварного Бориса Годунова», который руководствовался не волей Провидения, то есть Волей Божей — подобные историки и категории таковой не знают, а исключительно желаниями всемогущего Бориса Годунова. Верить подобным лживым сказаниям, этим злобным карикатурам ни в коем случае нельзя.
Патриарх Иов был скалой, несокрушимым «адамантом», являлся монументом мужества и непреклонности в тех случаях, когда дело касалось и судьбы государства, и судьбы Церкви. Ему пришлось испытать огромные потрясения; много бессонных ночей провел Святитель в мольбах и слезах, видя нестроения, злоумышления, предательства и измены, приносившие ему раны душевные. В своем духом завещании — «духовной грамоте», написанной в 1604 году, Иов говорил следующее: «Бог знает, в какие рыдания и слезы я впал с тех пор, как возложен был на меня сан святительства, или из-за своей немощи, не имея сил духовных, или соболезнуя бедам паствы своей, погружаем был в лютые напасти, озлобления, клеветы и укоризны; всё это меня, смиренного, постигало»*^. В 1604 году он ещё не ведал, какие испытания, какие муки ему предстоит пережить в три последних года жизни...
Иова, этого русского многострадальца, многие трагические события настигли, и он многое постиг в характере людском, что противоречило всему кодексу поведения православного человека. Когда в 1598 году по воле «Собора Земли Русской», по мольбам Патриарха, других пастырей и мирян Борис Годунов принял Царский венец, то Первопатриарх чувствовал и прекрасно понимал, что среди родовитого боярства далеко не все довольны подобным выбором, что пошли сразу же слухи, что Борис — «недостойный».
Чтобы сказать своё защитительное слово, слово архипастыря, Иов составил особый документ, который можно рассматривать как Житие почившего Царя Фёдора Иоанновича. Называлось это сочинение: «Повесть о честном житии благоверного и христолюбивого государя Царя и Великого князя всея Руси Фёдора Иоанновича, о его царском благочестии и добродетельных правилах по святой его кончине».
Патриарх воссоздавал образ почившего Монарха в самых радужных тонах, что соответствовало традиции агиографической литературы. Не менее важно и то, что Патриарх даёт в «Повести» и восторженные характеристики Борису Годунову, который «превосходил всех саном и благоразумием и, благодаря достойнейшему его правлению, благочестивая Царская держава процветала в мире и тишине». Были перечислены и главные свершения Годунова, когда он при Царе Фёдоре фактически управлял делами государства.
«Искусный же этот правитель Борис Фёдорович по царскому изволению своим недреманным руководством и прилежным попечением возвёл много окружённых каменными стенами городов, воздвиг в них во славу Божию величественные храмы, устроил множество иноческих обителей. Самый царствующий Богоспасаемый город Москву, словно невесту перед венцом, украсил он дивными красотами: построил прекрасные каменные церкви, громадные палаты, так что одно их лицезрение повергает в трепет; всю Москву опоясал могучими каменными стенами, и этот город-крепость, величественный пространством и красотою, прозван Царьградом; внутри же создал гостиные дворы для жительства купцов и для хранения товаров; много и другого, достойного хвалы, было учреждено в Русском государстве ».*
Конечно, это панегирик. Однако если отбросить декоративные славословия и обратиться к сути сказанного, то нельзя не признать, что Иов говорил чистую правду. Всё перечисленное. как и многое другое, о чём Святитель не упомянул, было построено, воздвигнуто и учреждено по инициативе, стараниями и попечением Бориса Годунова.
Патриарх верил, что Годунов стремился принести благо государству. Ни в какие слухи, а потом и утверждения о причастности Третьего Царя к убиению Царевича Димитрия он не верил до самого конца. Но когда Собор Земли Русской в январе 1598 года призывал Бориса на Царство, то ведь из числа его членов — всего в нём участвовало несколько сот человек — тоже никто не верил. Если рассуждать логически, а никакие документальные свидетельства тут дело не проясняют, то, наверное, среди участников собора 1598 года имелись и недовольные и несогласные. Однако все безропотно приняли предложение Патриарха: «Кроме Бориса никакого иного Государя не искать».
После избрания участники дали клятву, скрепив своими подписями «Уложенную грамоту», где значились следующие определения: «Если же кто не захочет послушать сего соборного уложения и начнёт молву чинить в людях, таковой будет от священного сана, или из бояр, или иного какого-либо чина, по правилам святых отцов и по соборному уложению нашего смирения да будет низвержен с своего чина и отлучён от Церкви и от причастия Святых Христовых Тайн»*^.
Фактически отступники признавались еретиками, но прошло всего несколько лет, и к числу тех, кто
