не только «чинил молву», но и делом участвовал в сокрушении законной власти, значились и те, кто давал перед Лицом Божиим клятвенные заверения в 1598 году.
Естественно, что имелись такие чванливые деятели, как князь Василий Шуйский, которые могли исходя «из потребностей момента», что угодно подписать, любую клятву принести, а потом также легко от всего отречься. Они думали о земном благополучии, ими владели главным образом узкокорыстные, личные интересы. Однако собор 1598 года состоял в значительной степени из лиц духовного звания, которые единодушно «возопили»: «И наш совет и желание то же, и мы единомысленны с тобою, отцом нашим, великим господином Иовом Патриархом »*^.
Допустим, участники «не знали», «не ведали» о «тёмных делах» Бориса. В это трудно поверить, учитывая, что в собрании принимали участие архипастыри. Они не могли не знать о настроениях паствы, они обязаны были это знать. Выходило одно из двух: или знали и молчали, или попросту — не ведали.
В секулярной историографии давно повелось изображать русское архиерейство, а шире говоря — священство, в самых безрадостных красках. Оно и «необразованное», и «некультурное», и «забитое», и «запуганное» властью, перед которой пресмыкалось столетиями (!!!) беспрекословно. Конечно, доля правды в таких утверждениях имеется, но только именно доля. Отдельные случаи корысти, пресмыкательства, конформизма, богословского невежества, хотя их и немало, нельзя экстраполировать на всю священническую корпорацию, и в первую очередь — на монашествующих.
Уйдя от мира обычных людей, целиком посвятив себя Богу, в беспрестанных трудах и молитвах черноризцы искали (и находили) самую короткую дорогу ко Христу Спасителю. Монашество явило в истории несчётное множество подвигов Христопреданности, которые во много крат превышают случая духовного падения и отступления от истинного благочестия. Это вообще величины несопоставимые. И утверждать, что «братья и сестры» Христовы, «пресмыкались» перед властью земной, — значит не понимать смысла, сути истинного монашеского подвижничества. Они же были не чиновниками, а слугами Господа, а если кто и «пресмыкался», то он, что называется, попал не на ту общественную стезю.
Невозможно предположить, чтобы, только даже слыша о причастности Бориса Годунова к страшному злодеянию — убийству Царевича, черноризцы и первый среди них Патриарх все как один промолчали. Подобная ситуация представляется просто немыслимой. Ведь пастырь, помимо физических и умственных способов и приемов постижения окружающего мира, наделён еще и «оком духовным», помогающим разглядеть и распознать такие вещи, такие явления, которые простым смертным не дано постигать. И как же мог Иов, исповедовавший Годунова, за многие годы не почувствовать и не разглядеть в душе духовного чада страшную и тёмную тайну!
Могут сказать (и говорят!): Святитель «боялся». Кого? Чего? Он, которому в 1598 году было почти семьдесят лет, большую часть которых он посвятил бескорыстному и преданному служению Богу и Его Церкви! Теперь же, получается, «затрепетал от страха» и перечеркнул своё служение, клятвы и бесчисленные мольбы! Он, который готовился к нелицеприятному Суду Всевышнего, начал якобы отступать о Бога, стал лицемерить и пресмыкаться перед земным правителем. Правда, неизвестно во имя чего; никто ведь того до сих пор не разъяснил. Подобный взгляд — это и глупость, и духовное невежество одновременно. Но не только.
Здесь просматривается и скрытый, но вполне различимый русофобский замысел. Вот, как бы призывают подобные сочинители своих читателей и слушателей, смотрите на эту «жуткую Россию», где испокон веков всё пронизано «дикостью» и «варварством » и даже глава Церкви «весь изолгался » и был чуть ли не «на побегушках» у «кровавого палача» Бориса Годунова. Ну и что, что он святой; это, по мнению очернителей, сути дела не меняет!
Подобные пасквили по сию пору создают разномастные руссоненавистники всех степеней образованности. Надо, безусловно, понимать, что это — чудовищная фальсификация подлинного хода событий. Один из духовных пастырей в своё время очень точно выразился, когда написал, что Иов «стоял за него (Годунова. — А.Б.) только как за законную власть», и по этой же причине однозначно выступил и в поддержку его сына Фёдора Борисовича, когда Бориса Годунова уже не стало*'*.
До призвания Бориса Годунова на царство слухи о сопричастности его к «углическому злодейству» не имели распространения. И как только взошел на трон новый Царь, то они сразу и зародились, постепенно начали распространяться, приобретя через несколько лет характер социального шторма, погубившего и наследие Третьего Русского Царя, но одновременно и всю русскую государственность.
Как уже говорилось ранее, А. С. Пушкин назвал точную дату зарождения волны дискредитаций: 20 февраля 1598 года, когда Борис согласился принять царский венец. Тогда-то бояре и сговариваются начать возмущать народ антигодуновскими слухами, стали «молву чинить ». Может быть, дело было затеяно и не точно 20 февраля, но что оно «произведение» боярской олигархии — в том трудно усомниться.
Благочестивый Иов с самого первого момента появления только слуха о «чудом спасшемся Царевиче Димитрии» сразу разглядел за ним злокозненный умысел. Когда стало известно, что самозванец обретается в Польше, где и нашёл покровителей, то Патриарх написал в 1604 году послание к высшей раде Короны Польской и Великого княжества Литовского, которое подписали и прочие православные архиереи, заявляя, что указанный «царевич» — на самом деле самозванец именем Григорий Отрепьев и призывал ему не верить.
Когда же самозванец в октябре 1604 года с ополчением, состоявшим из польских наёмников различного сброда, пришёл на Русь и к нему начали примыкать казаки и некоторые другие, то Патриарх рассылал грамоты во все концы Земли Русской, призывал помнить Бога и крестное целование Царю Борису. Он клятвенно заверял, что это — расстрига Гришка, что он — преступный похититель имени Царевича Димитрия. Народ же был словно в бреду, и тогда Святейший предал анафеме самозванца со всеми его сообщниками как злодея и еретика, замышлявшего упразднить Православие на Руси. По повелению Патриарха анафему провозглашали во всех церквах по всей России.
После того как 13 апреля 1605 года скончался неожиданно Борис Годунов, то стараниями Первосвятителя Москва и войско присягнули сыну Бориса — Фёдору Борисовичу; дали «крестоцеловальную клятву». Но, как говорится в Житии Иова, «клятва оказалась нетвёрдой »*^.
Затем наступили черные дни и месяцы и для Руси, и для Патриарха, когда Святитель Иов показал свою несгибаемую волю и решительную неколебимость. «Новый летописец» заслуженно назвал его «столпом непоколебимым». Первосвятитель не только был последним защитником рода Годуновых, но и защитником Православия, а следовательно, и Руси. Он слёзно молил главных бояр коленопреклоненно не изменять клятве, не допустить мятежа, обуздать толпу. Но ни уговоры, ни слёзные мольбы Первопатриарха на возбуждённую паству уже не действовали; все были как в исступлении. Началось время измен и преступлений.
Рассматривая феномен Лжедмитриады, историк Церкви А. В. Карташев написал: «Монолит законного царелюбия оказался надтреснутым. Борис воспринимался как Царь неподлинный, не прирождённый. Миф “прирождённого” Царя оказался сильнее Царя искусственного, то есть выбранного. Не помогали ни Церковь, ни миропомазание. Миф прирождённости умножался ещё на романтику о дитяти, чудесно спасшемся от грозившего ему мученичества. Так миф и реальность в психике масс поменялись своими местами. Таким образом, высший идеалистический инстинкт явился каналом, по которому потекла вода низших, корыстных, грабительских вожделений.
При господстве секулярного, внецерковного сознания признать и понять не только правоту, но всего лишь историческую обусловленность метафизического миропонимания невозможно. Оно ведь совершенно иное, построенное на духовном, а не на материалистическо-рационалистическом основании, исповедует сверхрациональные ценности, для секулярного ума непостижимые. Укоренённость в народном сознании сверхъестественных чаяний и представлений, или в христианском понимании — веры в чудо, нельзя рассматривать как некий признак «забитости», а уж тем более как показатель какой-то исключительно русской «самобытности». На самом деле это — проявление полноты, всеохватности религиозного чувства, которым отличались не только русские православные люди, но в последние века европейской истории именно они по преимуществу.
Поэтому «чудо спасения Царевича Дмитрия » могло иметь место в представлениях людей той эпохи как подлинное событие именно потому, что это чудо. Феномен чуда не объяснятся, а только с благодарностью принимается как проявление Воли Божией. В вышеприведенной цитации очень тонко подмечено — «убиение невинного дитяти» и его чудесное спасение, — подобная смысловая композиция
