сестры своей Великой государыни и Царицы и Великой княгини Александры Федоровны (имеется в виду церковное имя сестры Бориса Годунова — Ирины. —
Документ определенно устанавливает «благочестие» Царя Бориса «во всём». Правда, это относится к семи годам его правления, но он однозначно провозглашается Царём законным, а таковым по определению не мог стать клятвопреступник и детоубийца.
Подобная трактовка вряд ли устроила бы Филарета, который в тот момент находился в польском заключении и в редактировании Грамоты принять участия никак не мог. Он вернулся в Москву в 1619 году и почти сразу же был возведён в сан Патриарха, став фактически соправителем государства, которого сын Царь Михаил Фёдорович слушался во всём беспрекословно.
Умному и деятельному Филарету нужна была угодная Романовым, но в первую очередь ему самому история, нужен был такой взгляд на ход событий, где бы не было места личным отступлениям и клятвопреступлениям. И такая история появилась, где во всех бедах Руси периода Смутного времени вина возлагалась на разных лиц, но в первую очередь — на Бориса Годунова. Такова господствующая концепция исторического событийного свода под названием «Новый летописец»; полное название — «Книга называемая Новый летописец».
Он был создан около 1630 года и давал широкую панораму русской жизни: с последнего периода царствования Иоанна Грозного до 1630 года, то есть за полвека. Благодаря «Летописцу» появилась строгая «официальная история», утверждавшая «единственно правильный взгляд» на ход дел в государстве и дававшая непререкаемые оценки и им, и всем деятелям. В историографии прочно утвердился тезис, что «Новый летописец» создавался при непосредственном участии Патриарха Филарета, что его создание им же и инициировалось^^^.
В период Смуты на Руси наблюдалась своего рода «свобода слова»; апологеты различных групп, задействованные в политических пертурбациях, издавали «слова» и «грамоты», где поносили противников, разоблачали их. Причём сегодня утверждали одно, завтра совершенно другое, а послезавтра, как ни в чём не бывало начинали отставать то, что совсем недавно поносили. «Новый летописец» всей этой разноголосице должен был положить конец. Поэтому данный свод производили в большом количестве, чтобы он стал доступным, образно говоря, «всей читающей Руси». Точное количество распространённых «копий» или «списков» неизвестно, но можно смело предположить, что оно было немалым: до наших дней дошло более ста списков.
Документ заслуживает особого внимания, потому что пересказ событий «Нового летописца » принял на веру Н. М. КарамЗИН и почти все последующие историки из числа обличителей Годунова. У Карамзина, например, пересказ Угличской истории построен на почти дословном воспроизведении текста «Нового летописца », к которому Николай Михайлович только присовокупил личные эмоциональные пассажи...
В «Новом летописце» невозможно обнаружить описания, скажем, весьма «сомнительных» страниц биографии Фёдора-Филарета и его родни, но зато в избытке присутствуют гневные эскапады по адресу неугодных им лиц и, особенно, — Бориса Годунова. Он представлен чуть ли не главным злодеем Русской истории описываемого периода. Иногда невольно возникает впечатление, что в утверждении подобного тезиса — одна из основных целей составителей «Нового летописца».
Вообще, весь «Новый летописец» настроен крайне критически по отношению к Борису Годунову и в описаниях событий до Углича, и после. Ему приписываются коварные планы и злобные намерения, как будто Фёдор-Филарет и иже с ним исповедовали Годунова, который им-то и открывал, что у него «лежало на сердце», что тайно хранил в глубине своей души. Например, при описании призвания на Царство Годунова зимой 1598 года «Новый летописец» утверждает, что Борис хоть и отказывался, но на самом деле «сердце его и мысль давно этого желали »^^ Подобная тенденциозная декларативность будет присуща потом, начиная с Н. М. Карамзина, многим описаниям личности Бориса Годунова.
Когда речь идёт о события 15 мая 1591 года, то тут уже дело доходит до неистовых разоблачений и почти проклятий. Это вообще один из самых, если и не самый, пространных тематически фрагментов в данном летописном своде. Из «Нового летописца» можно узнать, что Годунов действовал по наущению «отца лжи» — дьявола, являлся чуть ли не его «рукой». А как же утверждения Грамоты 1613 года о том, что Годунов был «благочестивым» правителем? Ведь в буквально смысле слова «благочестие» — это истинное Богопочитание, а в богословском — великая добродетель, созидание себя сосудом Духа Святого, обретение благодати. Подобные исторические «детали» оставлены без внимания в «Новом летописце». Но зато там подробно, с эмоциональными порывали и нетерпимыми моральными оценками приведена Угличская история.
Начинается она с описания гонений на род Нагих, но не только на них. После преставления Царя Иоанна Васильевича «в ту же ночь», по приказу Бориса Годунова, «всю родню Нагих схватили». Кроме того, «иных же тут многих схватили», которых жаловал усопший Царь, и «разослали их по городам, иных по темницам, а к другим приставили приставов, и дома их разорили, поместья и вотчины раздали »^^^.
Просто какая-то «Варфоломеевская ночь» приключилась в Москве в ближайшие часы после смерти днём 18 марта 1584 года Иоанна Грозного. Но ведь ничего подобного на самом деле не происходило. Нагие прибыли в Углич, в «удел Царевича Дмитрия», в сопровождении свиты и почётного эскорта из 200 стрельцов только 24 мая того года. Углич для Марии и Дмитрия был определён в завещании Царя Иоанна Грозного. Кто скрывался за словом «иные », которых по приказу Годунова якобы «хватали» в первые часы после смерти Иоанна Грозного, непонятно. О таковых неведомо никому, кроме автора (авторов) «Нового летописца».
Сам Филарет тогда, в 1584 году, был достаточно взрослым, имел от роду около тридцати лет, жил в Москве и должен был иметь свои личные впечатления, опровергающие подобные измышления. Да, после смерти Иоанна Васильевича в Москве воцарилась грозная тишина; боялись народных волнений, опасались боярских раздоров. Но всё ограничилось незначительными инцидентами,волнениями «местногомасштаба».Влиятельный клан Нагих, несомненно, намеревался «перехватить корону» у Фёдора для малютки Дмитрия. Потому их и отправили из столицы в завещанный Грозным Царём удел, а никак иначе. Вся Боярская Дума поддержала таковой исход. Филарет-Фёдор являлся очевидцем тех событий, однако боярская «жажда мщения » была так сильна, что подлинных воспоминаний не сохранил или они деформировались со временем до неузнаваемости.
Теперь остановимся подробней на интерпретации событий 15 мая 1591 года в Угличе в изложении «Нового летописца». Отталкивающий образ Бориса Годунова начинает вырисовываться уже в первых строках фрагмента («главы »), озаглавленной: «Об убиении Царевича Дмитрия Ивановича и запустении града Углича».
С самого начала становится ясным, что сын Иоанна Грозного был убит; так же утверждало и скороспелое его житие, составленное в 1606 году, где говорилось о свежих орешках и «живой крови », виденных якобы в гробу при вскрытии могилы Царевича в Угличе, а потом некоторыми впечатлительными москвичами и в столице. Убийство было организовано Борисом Годуновым; «Новый летописец» говорит об этом в непререкаемом тоне. А как же «Следственное дело», утвержденное Освященным собором, признавшим непроизвольное самоубиение Царевича? Никак. Об этом в повествовании нет вообще упоминаний.
«И вложил дьявол ему (Годунову. —
