В терминологии более позднего времени вся эта государственная пертурбация могла бы быть названа «блестящей политической акцией ». Иоанн Васильевич и здесь проявил себя не только великолепным стратегом, но и тактиком, оказавшимся по своим умственно-аналитическим способностям неизмеримо выше не только своих врагов, но и всех своих современников. Он хотел народным волеизъявлением добиться подтверждения своей нераздельной властной прерогативы. И он ее получил, прекрасно предвидя ту реакцию, которая последует за его «отбытием с царства». Он ведь Царь «народа христианского»: они для него, он — для них, а кучка зловредных бояр и других иже с ними двурушников разрушить это нераздельное, божественное единство не смогут. Что касается аристократии, то, как заметил исследователь, «опасность того, что Боярская Дума примет отречение, была вполне реальной »^^^.
Но получилось не по-боярски. Народ «возопил», стал усиленно молиться в храмах, чтобы Господь помиловал, чтобы простил Царь народ свой, чтобы смилостивился. Как же теперь «нам быть без Государя»? Митрополита Афанасия осаждали днем и ночью люди разного звания — быть ходатаем перед Государем, чтобы «он гнев свой отвратил, милость показал и опалу свою снял». Кругом только и было слышно, что москвичи сами готовы постоять за Царя и готовы были, что называется, в клочья разорвать изменников и злодеев. Нет сомнения в том, что если бы Иоанн назвал в своих «грамотах» какие-то имена, то этим лицам долго бы прожить не удалось. Но он не назвал, хотя знал многих. Здесь уместна одна смысловая ремарка.
Над историей «убытия Царя » и особенно реакцией народных масс на то событие, подчеркивающей неразрывную связь народных чаяний с фигурой Помазанника Божия, историки потом много размышляли и много писали. Но так как большинство из них принадлежало к «эволюционной партии прогресса», то есть являлось носителями линейного и одномерного сознания, то и выводы получались соответствующие. Как это! Признать духовно-историческое единство Царя и Народа? Никогда! Ведь «самые передовые» умы в Европе того не только не признавали, но подобные «средневековые предрассудки» высмеивали и категорически отрицали. Потому историки-секуляристы и измышляли тезисы о каких-то «агентах» Царя, которые «вели агитацию в массах», чтобы настроить их против боярства и «передовых людей того времени».
Самое же простое, ясное и бесспорное, удостоверяемое фактом православного сознания, в расчет не принимали. Господь на небе. Вседержитель мира, а на земле — Царь, повелитель, судья и опора. Отвратит Свой Лик Всевышней, свет померкнет, тьма наступит, мир рухнет. Исчезнет Царь Православный на земле, не быть и царству, не быть дню завтрашнему; злодеи и басурмане землей владеть начнут и изведут весь народ христианский. Потому народ и боролся за Царя, так как боролся за своё завтра, за свою родное и близкое, без чего и помыслить жизнь невозможно. Какие-то «агитаторы», если они и существовали в действительности — тут в историографии полная неясность — никаких новых «идей» в сознании пробудить не могли...
Первый Царь знал свой народ и в его выборе не ошибся; он получил полное и неоспоримое право на власть уже в четвертый и окончательный раз. Первый раз его верховная власть на Руси удостоверялась фактом великокняжеского происхождения, второй — восшествием на прародительский престол, третий — днем коронации. Теперь же последний, четвертый случай, а новых испытаний более уже не будет никогда.
Народное движение за «возвращение Царя » было столь мощным, что уже вечером 3 января в Александрову слободу отправилась делегация умолять Иоанна Васильевича «сменить гнев на милость». Митрополит Афанасий «занемог», и делегацию возглавили архиепископ Новгородский Пимен и архимандрит Чудова монастыря в Москве Левкий. Следом двинулись и другие епископы: Никандр Ростовский, Елефтерий Суздальский, Филофей Рязанский, Матвей Крутицкий и многие бояре во главе с Иваном Вельским и Иваном Мстиславским. 5 января посланцы достигли Александровой слободы, были приняты Царем, который и выслушал «челобитье народа христианского».
Иоанн согласился «вернуться на Царство», но при одном непременном условии: править нераздельно, а «изменников, которые измену ему, государю, делали» и в чём ему были непослушны, — на тех налагать опалу, казнить по своему усмотрению. Царь учреждал теперь и новый особый личный Опричный двор. Так началась известная Опричнина.
В старорусском языке слово «опричь » — означало «кроме », «сверх». Судебник 1550 года определял «опричные», как не «принадлежавшие» к чему-либо или кому-либо^^'*. В русской общественной практике этим определением означалась обычно та часть земельного пожалования, которая выделялась «для прокормления» вдове умершего или погибшего воина. Само поместье, жалованное Государем, отходило в казну, опричь (кроме) некоторого участка. Иоанн устанавливал теперь районы и города, которые изымались из обычного административного управления, переходя под личное управление Царя и Опричного двора.
Страна делилась теперь на земщину и опричнину, имевшие собственные органы управления. В зону опричнины вошли в первую очередь районы, где все ещё сказывались старые боярские порядки, те земли, которые ранее входили в состав тех или иных уделов. Центром Опричнины становилась Александрова слобода, где и начал формироваться особый корпус воинов Государя — опричников.
Это был удар по родовой аристократии, по потомкам бывших удельных князей, так называемым «княжатам», которых Грозный вознамерился оторвать от их исконных территорий, частью переселив на новые земли, а частью уничтожив.
Помимо чисто государственно-политических мотивов, в деятельности Иоанна Васильевича явственно проступал и религиозно-мистический момент. По словам Митрополита Петербургского Иоанна (Снычева), «Опричнина стала в руках Царя орудием, которым он просеивал всю русскую жизнь, весь её порядок и уклад, отделяя добрые семена русской православной соборности и державности от плевел еретических мудрствований, чужебесия в нравах и забвения своего религиозного долга »^^^.
Уклад жизни в Александровой слободе строился на основе строгого устава, напоминавшего монастырский. Можно даже говорить, что это был своего рода прообраз государства-монастыря, который виделся Царю идеальной организацией земной жизни «народа христианского». Обширная территория слободы была окружена каменной крепостной стеной, внутри были различные помещения и три храма.
Опричники давали крестоцеловальную клятву Царю, обещая служить ему всей жизнью и не знаться не только с друзьями, но и с родственниками. Царь и опричники обычно носили черный куколь — наподобие монашеского. День начинался в три часа ночи богослужением в храме, причем «службу исполнял» сам Иоанн Васильевич. Опричники за пределами Александровой слободы имели свои отличия: на шее их лошадей прикреплялись собачьи головы^^^, а на кнутовище — шерстяная кисть, знак метлы. Сие означало, что «царские воины» будут грызть измену и изменников, как собаки, и выметать все лишнее из страны.
Общее число опричников неизвестно, но в период наивысшего расцвета этого царского установления, в 1569–1570 годах, опричный корпус насчитывал менее 10 тысяч человек, а в Опричный двор входило около 1800 человек. Формировался он из людей разного звания, но нет сомнения, что люди «худородные » в нем преобладали. Иоанн в письме одному из опричников Василию (Васюшке) Грязному в 1574 году о том выразился со всей определенность. «Это за грехи мои случилось, что князья и бояре наши и отца нашего стали нам изменять, а мы вас, холопов, приближали, желая от вас службы и правды »^^^.
Обретались в Опричнине и заезжие чужестранцы, которые потом, покинув Россию, написали немало лживого о «русских зверствах» в этой «ужасной» Московии. О своем же участии в «злодеяниях» они старалась не распространяться. Имена «очевидцев-писателей» хорошо известны. Поляк Войтек (Альберт) Шлихтинг, воевавший в армии Сигизмунда II, попавший в плен и перешедший на русскую службу. Ливонские дворяне Иоганн Таубе и Эйлерт Крузе, попавшие в плен и ставшие потом «верными слугами » Царя, а также вестфалец Генрих Штаден^^^ Почти вся часть опричных страниц Грозненианы построена на утверждениях и измышлениях указанных лиц.
Вот только один полностью выдуманный сюжет, который насочинял Альберт Шлихтинг. «У этого тирана (Грозного. — А.Б.) есть много тайных доносчиков, которые доносят, если какая женщина худо говорит о Великом князе тиране. Он тотчас велит всех хватать и приводить к себе даже из спальни мужей; приведенных, если понравится, он удерживает у себя, пока хочет; если же не понравится, то велит своим стрельцам насиловать её у себя на глазах и таким образом изнасилованную вернуть мужу. Если же у него есть решение убить мужа этой женщины, то он тотчас велит утопить ее в реке. Так поступил он год тому
