— Что за собачатина такая? — опять не въехал Калошенюкевич.
— Обыкновенная, свежая, третьей категории, на филей разделывается вместе с будкой, — снова с самой рассерьезнейшей физиономией отозвался Миха. — Ну так вот, — продолжил он рассказывать, — а неразделанная собачатина, стало быть, пожрать себе таким макаром клянчит: и так она, и сяк — то она на задних лапках спляшет, то она передними сучит, точно как Собчак на подоконнике…
— А он-то здесь при чем?!
— А тоже ни при чем, — нимало не перечил Миха. — Короче, эти плясы у дворняжки ну до того забавно получаются, ну до того занятно, что парочка ментов, барахольщиков гонять замаявшись, на прикольную дворняжку засмотрелась и перекусить решила — условный рефлекс, надо полагать, у ментов сработал. Один в ларек суется: это мне, мол, это, это, это; о деньгах он, разумеется, не вспоминает. Но это первый о деньгах не вспоминает, а второй, естественно, не забывает: а сдача где?! А ларечник, ясный день, дает — битый он уже, воспитанный, он из этих, из южан, которые урюки, абреки, кунаки; из хачей, короче, чтобы баклажанами этих не к ночи будь помянутых чучмеков не назвать. Словом, баклажан дает, мент берет, а эта собачонка…
— Да при чем здесь эта собачонка?!! — пуще самого рассказчика распотешил публику Калошенюкевич.
Миха выразительно и даже заразительно зевнул:
— Я же говорю, что ни при чем. Кстати, о собаках…
А время шло.
Время шло, становилось холодно и скучно. Гроза не разразилась, обошлось мелким моросящим дождичком. «Римская» команда друг за другом разбрелась, паче водка очень скоро кончилась, даром что зануде Мойшицу так и не налили, а Роману с рыженькой, увы, просто не досталось.
Между тем в Ленсовете удосужились наладить громкоговорители, и ближе к полуночи на всю Исаакиевскую сообщили, во-первых, что в Москве танковая рота Таманской гвардейской дивизии перешла на сторону народа и прибыла к резиденции российского правительства для защиты от назначенного якобы точнехонько на полночь штурма; во-вторых, что в Ленинграде мэр Собчак собственной персоной разблокировал эфир на телевидении, резко осудил путчистов, призвал всех к забастовке и пригласил желающих к десяти утра на митинг на Дворцовую; в заключение депутаты сказали всем спасибо, заявили, что сегодня продолжения не будет, и не мудрствуя лукаво предложили гражданам до завтра разойтись.
Короче, объявлен был антракт.
— Кто бы мне сказал, какого рожна мы здесь целый день торчали? — с некоторым разочарованием поинтересовался Миха.
— Вы-то ладно, а вот я… — пожал плечами Ромка.
— Это ты к чему? — не понял Миха.
— Да к тому, что в самом деле — какого черта я обратно прилетел! Ну куда, куда наша драная страна годится, если в ней
Пассаж Миха заценил.
— Не цепляет, Ромочка? — посочувствовал, дурачась, Михаил.
— Не цепляет, Миха, — в моветон ему ответил Ромка.
— Требую продолжения банкета! — воскликнул Михаил.
— Это ты к тому, что мы опять напьемся? — с первой же попытки догадалась умудренная опытом Диана.
— А как же! Ничего, сейчас на «пьяный угол» завернем… — начал было недопивший Миха.
— Незачем, — немедленно откликнулся Роман, — у меня коньяк остался в сумке… Ты же с нами? — спросил он Александру.
Рыженькая без затей кивнула. Консексус не консексус, но, в отличие от переворота, в этой частной плоскости сюжет развивался в заданном режиме и верном направлении.
— Тогда пошли?
— Пошли.
И они не торопясь пошли, благо Михаил с Дианой обитали рядом, практически на полпути между парадной Исаакиевской и барахолочной Сенной, то есть в центре, как и было сказано, в самом центре, в эпицентре города.
Минут через десять они вошли в квартиру.
— Удобно вы устроились, — заметила рыженькая Саша, с живейшей непосредственностью оглядывая нестандартное жилье, отделанное с выдумкой и незаурядным вкусом.
— Это мы нарочно, чтоб за впечатлениями далеко не бегать, — улыбнулся Миха, — сама видишь, у нас поэтому и прихожей нет: вот дом, вот порог, а за порогом — бух! и на баррикады…
— Нет, я серьезно — классная у вас квартира, я таких никогда не видела. Клево! — оценила Сашенька.
— Экзотика, — отозвался Михаил, — петербургские трущобы называется… Кстати, об экзотике, — обратился он к супруге, — пища нынче в нашем доме как — тоже субстанция экзотическая? или можно на что-нибудь надеяться?
— Надеяться-то можно, — Диана в задумчивости заглянула в холодильник, — а что толку, если мы августовские карточки уже неделю как прожрали, — почесала она стриженый затылок. — Ничего, сейчас мы что-нибудь сообразим… Человеки, против макарон и тушенки с луком никто не возражает? — вопросила Дина.
— Ба! Да это же предел мечтаний, Диночка! — бодро откликнулся Роман, копаясь в своей необъятной сумке.
— А можно я тоже поучаствую? Давай я лук почищу, — вызвалась рыженькая Саша.
— А я пока консервами займусь, — поддержал инициативу Михаил. — Реалии, однако… — пробурчал он, иронично хмыкнув. — Между прочим, спрашивается, господа, вот с чего бы это нам, в натуре, бунтовать приспичило? Нет, ну в самом деле, коли так подумать, к чему, кроме говорильни, перестройка привела? Мы же с этой базарной, извините, демократизацией уже до карточной системы докатились — а ведь ежели и дальше так пойдет, токмо ж хуже будет, — со скрежетом закончил он, открывая армейскую тушенку.
— Ну, ежели желудком думать… — выставляя две бутылки марочного коньяка и баночку икры, пожал плечами Ромка.
— А ты чем думал, когда в Париж со своим коньяком намылился? Ты бы еще уголь в Ньюкасл возить бы подрядился, чучело, — ухмыльнулся Миха.
— Сам ты чувырло непотребное, — с легкостью откликнулся Роман. — Я, вполне возможно, и дурак, но точно не придурок. Коньяк тамошний, настоящий, — я, как только
Сашенька покачала головой.
— Удивительно, ребята, как вы просто, как легко ко всему относитесь, — режа лук, заметила рыженькая Саша.
— А это дабы попусту не надрываться, — Миха откупорил коньяк и расплескал по рюмкам, — за это мы и выпьем, — предложил он, — за то, чтоб не надорваться! — не дожидаясь закуси, возгласил он тост и залихватски опрокинул рюмку.
— Это правильно, наверное, так и нужно всё воспринимать, — пригубив коньяк, заговорила Сашенька, — а то у меня сегодня крыша невзначай поехала, настолько меня эти события поначалу ошарашили. Днем грузин какой-то прицепился, познакомиться нацелился. «Дэвюшка-дэвюшка, как вас зовут?» — спрашивает. А я стою, глазами хлопаю, что сказать, не знаю. «Не помню!» — отвечаю. Я ж действительно забыла, представляете! — Сашенька смахнула луковые слезы. — А с вами как-то просто, всё как будто не всерьез, будто понарошку — знаете, как в театре…
— Нет, не в театре — в цирке: весь вечер на манеже называется, — вставил Миха.
— Нет, не в цирке, — возразила Дина, — цирк уехал, а клоунов оставил, — съехидничала она.
— Это ты о нас или всё-таки о перевороте? — уточнил на всякий случай Миха.
