стали жертвами трагического недоразумения, нелепейшей и неизбежной, к сожалению, ошибки, случайности, отдающей исторической и равно истерической закономерностью; даже если умысла в том не было, то уж смысл-то, несомненно, был.
А информагентства сообщали…
В Ленинграде между тем к площади тащилось подкрепление. По пустынной улице Дзержинского, бывшей и будущей улице Гороховой, направляясь к Мойке, медленно, неверными стопами брели Аристарх и Дрюля. В такт шагам в двух объемных сетках звякали порожние «фугасы». Целый день, движимые и поддерживаемые исключительно сознанием общественного долга, стремясь внести свой посильный вклад в героическую оборону Ленсовета, приятели копили стеклотару, мужественно поглощая содержимое.
Останавливаться на достигнутом друзья не собирались.
— Мы должны добавить, Аристарх?
— Мы обязаны добавить, Дрюля!
— Где здесь «пьяный угол», Аристарх?
— Здесь повсюду «пьяный угол», Дрюля…
Дрюля сфокусировал мутный зрак, поглядел по сторонам и, руководимый крепко подогретой интуицией, постучал в маленькую металлическую дверь в стене. Дверца приоткрылась.
— Это актуально, Аристарх?
— Это очень актуально, Дрюля!
Дрюля сунул деньги.
— Мало, — со скрежетом заявила дверца.
Дрюля сунул больше.
— Мало, — во второй раз скрежетнула дверца.
Дрюля поскорбел, однако же добавил.
— Подожди, — проскрежетала дверца и мгновение спустя выдала бутылку, — подожди, — повторила дверца и добавила пакетик молока, — водка нынче дрянь, травануться можно, — пояснила дверца и с лязгом затворилась.
Приятели переглянулись.
— Сервис, бля! — подумал Аристарх.
— Сервис! — молча согласился Дрюля.
После этого они меньше чем за час осилили последний километр и к пяти утра вышли к баррикадам — и забрались на самую живописную из них, на которой белилами было намалевано «Привет участникам танкопробега», — и даже перебрались, сверзившись с нее, едва-едва не став единственными в Ленинграде жертвами коммунистического мятежа и военно-политического шоу.
Неважно, что к тому моменту всё уже закончилось, и даже информационные агентства подтвердили, что всё уже закончилось, даже если ничего не начиналось. И слава Богу, что всё уже закончилось! и даже если ничего не начиналось — всё равно это было здорово, когда по трансляции Мариинского дворца запустили «Гимн великому городу» Глиэра, и слаженно зашумели на ветру деревья Александровского сада, и мужчины на площади были одухотворены, женщины прекрасны; и опять-таки неважно, разумеется, что у Михаила на глаза навернулись слезы, — тем паче всё равно никто этого не видел, паче чаяния Роман, к счастью, всё испортил:
— Так какого ж черта я… — начал было Ромка.
— Ромочка, заткнись! — ласково сказала Дина.
— Это он к тому, что мы опять напьемся, — верно понял Миха.
— А не хватит на сегодня, мальчики? — нерешительно произнесла рыженькая Саша.
— Хватит, — уверенно отозвался Михаил, — а не хватит — за добавкой сбегаем, — улыбнулся Миха, — ну так что — отметим это дело, девочки?
И они отметили.
Они отметили — и потом отметили еще раз, а затем еще не раз, прежде чем все четверо заснули и проспали целый день, — но ничего особо интересного они не пропустили, хотя укладывались спать они в одной стране, а пробуждаться им пришлось в другой.
Разумеется, Михаил всё равно не выспался.
Социально-экономический эксперимент, начатый в октябре семнадцатого года, был с треском завершен. До свидания, до свидания, товарищи! с добрым утром, с добрым утром, господа…
Если бы тогда Михаила кто-нибудь спросил, что же будет дальше, он наверняка ответил бы еще одной цитатой из произведения того же итальянского писателя, тогда еще не широко известного, но в будущем, не исключено, Нобелевского лауреата, кстати говоря, достойного сего лауреатства не столько за создание упомянутого нашумевшего романа, сколько из-за авторских «Заметок на полях» этого в общем-то посредственного сочинения.
Что же таки будет? а то же всё и будет, те же все и будут:
А спать они легли в одной стране…
А пробуждаться им пришлось — в другой… Но, как и накануне, время шло; как и накануне, на Аляске снова рассвело, Гондурас по-прежнему никого не беспокоил; на американском Западе жители, как всегда, позавтракали, а на Востоке — привычно пообедали; а в Буэнос-Айресе и Рио-де-Жанейро… — впрочем, где тот Рио-де-Жанейро? да и что нам Рио-де-Жанейро?
А в Ленинграде на Дворцовой площади вечером устроили забойный рок-концерт — и праздник кончился. Засим они простились: Диане, доктору «неотложной помощи», на следующий день нужно было заступать на вахту, Михаилу тоже не терпелось выспаться и вернуться к своим литературным опытам; Сашенька обещала, что при случае объявится, а Ромка — но так он и не понял: зачем он ездил? куда он ездил? зачем куда-то ездил?..
А праздник кончился.
Праздник кончился, наступили будни.
А время шло. Бывший СПб наконец-то перестал именоваться Ленинградом, но от этого, увы, в настоящий Петербург он не превратился. Грустно — зачеркнуто — смешно — вычеркнуто — грустно, но наметившееся было ощущение единства, сопричастности друг другу, истории, судьбе, самому себе, — единство распадалось, рассыпалось, осыпалось, словно карнавальная листва наступившей осенью.
За считаные месяцы бывш. СССР благополучно поделили; вроде бы социализм в России упразднили, якобы капитализм как будто узаконили, убогие остатки мышления извели на парламентаризм, так что всё равно для конституционно подавляющего большинства распоследним городом планеты оставалась и осталась до сих пор нескончаемая наша Шепетовка.
А время всё же шло. Отшумела радужная осень, откапризничала петербургская зима; а весной, в последнюю субботу мая, Миха и Диана заглянули на очередные «римские каникулы». «Рим» теперь действительно назывался «Римом», даром что вместо кофе торговали в нем итальянской мебелью, а в
