С точки зрения истории музыки, на этот период приходится высшая точка развития австрийской музыкальной культуры, наследием которой страна живет по сей день. Речь идет о венской классике. Оставим открытым вопрос о том, было ли связано превращение Вены на несколько десятилетий в центр музыкальной жизни Европы с импульсами, исходившими от австрийской (а также чешской, немецкой и итальянской) и в особенности венской народной музыки, или же с заботой двора и аристократии о развитии музыкального искусства. Эту эпоху определило созвездие, состоявшее из трех великих имен – Йозефа Гайдна,{36} Вольфганга Амадея Моцарта {37} и Людвига ван Бетховена.{38}
Бетховен был одним из первых композиторов, обладавших статусом свободного художника и не претендовавших на покровительство со стороны какой-либо одной знатной семьи. Это было связано с об- 
щими переменами в культурном климате. Начавшийся в первые десятилетия XIX в., в том числе в результате наполеоновских войн, финансовый упадок знати сместил акценты в функционировании музыки. Зарождавшаяся буржуазия постепенно взяла на себя роль мецената, покровителя искусств, ее экономическое значение быстро росло, так что скоро она превратилась в ведущую культурную силу.
Первая половина XIX в. обычно рассматривается как эпоха романтизма и представляет собой время противоречий. В противоположность Просвещению, подчеркивавшему роль разума, теперь высшим принципом считалась иррациональность – еще один парадокс эпохи, отмеченный печатью бурного прогресса науки и техники. Функция художника изменилась. Он не был больше ремесленником, а стал гением и жрецом, искусство же приняло на себя роль религии. Недаром в это время концертные залы назывались «храмами искусства». «Высшая красота – это красота хаоса, и задача художника – воссоздать хаос», – считал Шлегель. Это означало, что художник, если он хочет творить, должен исследовать глубины собственной души, где обитают неоформленные иррациональные силы, – но в силу этого и каждое его произведение может претендовать на уникальность. Искусство стало субъективным, уникальным, индивидуальным, художник – /233/-/234/ уникальной личностью, он не должен был быть «нормальным», он – 
жрец искусства. Такое развитие волей-неволей вело к возникновению парадоксальной ситуации, ибо с претензией на уникальность, неповторимость и новизну в искусстве все быстрее развивалось стилистическое разнообразие. Публика, все чаще состоявшая из буржуазии, не обладала, в отличие от дворянства, глубоким музыкальным образованием, которое в XVIII в. знать могла позволить себе как нечто само собой разумеющееся. В итоге стремительно менявшееся искусство оказывалось адресованным публике, все менее способной угнаться за этим развитием, и данная тенденция сохранялась и в XX в. Новизна остается необходимой и сегодня, художник, который не развивается, сбрасыва- /235/-/236/ ется со счетов – но при этом искусство понимается широкой публикой все меньше. Настоящее искусство, в особенности музыка, зачастую рождается вопреки обществу.
Сильнейшее влияние на музыкальное развитие в предмартовский период оказывала политическая ситуация в монархии Габсбургов. Для эпохи бидермайера была характерна забота о культурной жизни в домашнем мирке, где буржуазия самореализовалась и компенсировала свое политическое бессилие. Особенно поощрялась камерная музыка, и неслучайно Франц Шуберт,{39} виднейший композитор того времени, обращался именно к этим формам.
Предмартовский период явился и эпохой все боль- 
шего отделения так называемой серьезной музыки от легкой, об успехах которой свидетельствовали произведения Йозефа Ланнера и Иоганна Штрауса. Одна из причин бурного расцвета вальса заключалась в том, что балы предоставляли людям одну из немногих возможностей собираться вместе, не рискуя быть заподозренными в «политическом заговоре» даже при системе Меттерниха. /237/
Индустриализация и ее последствия
/237/ Уже в результате проведения политики меркантилизма и связанной с ней протоиндустриализации возникли новые формы производства, предвосхитившие кое-что из того, что позднее характеризовало индустриальный мир. Процесс разделения труда, при котором рабочие циклы расчленялись на отдельные, очень простые для освоения операции, сделал возможным применение неквалифицированной рабочей силы. Этим наскоро обученным рабочим платили очень мало, а их труд был отчужден от конечного результата, в то время как мастер-ремесленник в гораздо большей степени мог идентифицировать себя со своей деятельностью. В результате отделения рабочего места от жилища сделались очевидными такие существовавшие и прежде явления, как женский и детский труд. В новой системе женщины и дети подвергались еще большей эксплуатации, чем мужчины, получая меньшую плату за одинаковую с мужчинами работу.
Подлинным новшеством, отличавшим индустриализацию от мануфактурного периода, были, однако, не формы труда, а новые источники получения энергии. Благодаря паровой машине был впервые создан источник энергии, приводившийся в действие не мышечной силой человека или животных и не силой воды (которую давно уже использовали на мельницах, лесопилках и в кузницах). Отныне важную роль в экономике стал играть каменный и бурый уголь, ранее имевший гораздо меньшее значение.
Индустриализация в собственном смысле слова началась, прежде всего, в текстильной отрасли (прядильная машина, механический ткацкий станок), а также в тяжелой промышленности. Ряд техниче- /238/ ских новшеств, особенно коксование угля, обеспечивавшее высокие температуры плавки, привел к скачкообразному росту объема производства стали. Индустриализация характеризовалась увеличением количества предприятий, перерабатывавших железо, в то время как цветные металлы, имевшие столь важное значение в условиях раннего капитализма, отступили на задний план.
В последнее время среди исследователей ведется бурная дискуссия о термине «промышленная революция». Если раньше, в первую очередь, подчеркивали резкие экономические и социальные трансформации, то новая интерпретация, скорее, указывает на эволюционный характер этих процессов. Если сформулировать данную позицию кратко, имела место не революция, а поначалу медленное, но затем все более интенсивное поступательное развитие уже давно существовавших форм производства. Следовательно, процесс индустриализации представлял собой не столько качественные перемены, сколько количественный рост. Подобная интерпретация имеет, конечно, свои позитивные стороны, заставляя обратить более пристальное внимание на предысторию индустриализации, но чтобы вынести окончательное суждение, следует дождаться окончания научной дискуссии.
Особую роль в индустриализации играла прокладка железных дорог, порождавшая эффект мультипликации. С одной стороны, она требовала создания сети промышленных предприятий-поставщиков, с другой – благодаря железной дороге удалось связать различные источники сырья, а экспорт товаров упростился. В этом смысле важнейшими железнодорожными магистралями монархии, вне сомнения, были линии, проложенные между чешскими каменноугольными бассейнами, железорудными месторождениями в Верхней Штирии (Айзенерце) и портами на побережье Адриатического моря. В 1836–1847 гг. благодаря финансовой поддержке Ротшильда была проложена Северная железная дорога имени императора Фердинанда, в 1841 г. приступили к постройке Южной железной дороги. Если в 1840 г. насчитывалось всего лишь 144 км железных дорог, то десять лет спустя их протяженность составляла уже 1357 км. Впрочем, сопоставление с английскими показателями (1840 г. – 1349 км, 1850 г. – 10 660 км) свидетельствует об отставании Австрии от Западной Европы. Около 1900 г. монархия располагала же- 
лезнодорожной сетью протяженностью более чем 36 тыс. км. Сходные цифры, характеризующие рост промышленного производства, можно привести и в отношении выплавки ста- /239/ ли или количества прядильных машин. Все эти данные
