сотни рублей, были сплошь покрыты белой плесенью. Кое-где плесень захватила текст и гравюры. На рукописях и книгах в центральной части зала были замечены пятна желтой и черной плесени. Мы не поверили бы, если бы нам сказали, что на 11 год революции в столичном музее возможно что-либо подобное».
В следующем пункте документа рассматривался вопрос обслуживания книгохранилищами научных работников. Ситуация в Строгоновском дворце была обрисована еще более ужасающей: «Отсутствие карточных каталогов, не отпирающиеся шкафы со случайной, а иногда и хаотической расстановкой книг, ценность которых не всегда известна хранителям (1-е издание путешествия А.Н. Радищева), — создавали картину кладбища гниющих книг». Уржумцев и Юдин не увидели цельности собрания. По их мнению, «библиотека Строгоновского дворца, сильно пострадавшая от хищений в начале революции», в тот момент являлась «совершенно случайным собранием русских и иностранных книг». Вывод был угадываемым: «Необходимо возможно скорее провести изъятие книг из музеев, явно не справляющихся с их хранением; книги следует передать для перераспределения в какую-либо авторитетную организацию (например, Гос. книжный фонд)».
7 октября «Красная газета» опубликовала заметку о книгах, гибнущих в доме Строгоновых.
15 октября Т.В. Сапожникова писала директору Государственного Эрмитажа С.Н. Тройницкому: «13 октября 1928 г. по распоряжению, переданному мне Ученым секретарем М.Д. Философовым, представители Лондонской книжной фирмы были допущены в библиотеку для отбора книг непосредственно из шкафов. Отбор книг производился ими как из шкафов, где книги уже были проверены, так и из шкафов, где книги еще не были сверены по каталогу. Ввиду того, что проверка библиотека была произведена только частично (около трети книг), что отбор книг производился посторонними лицами (выделено около 1000 экз.; отбор продолжается), и так, что не было возможности сделать какие бы то ни было отметки, что из библиотеки не были еще окончательно выделены книги, отобранные первоначально представителями Госторга, всякая возможность в дальнейшем ориентироваться в библиотеке была совершенно уничтожена. Ввиду таких условий работы, прошу снять с меня ответственность за сохранение какого-либо порядка в библиотеке, а также разрешить мне и откомандированной мне в помощь библиотекарю А.И. Савицкой прервать работу по проверке библиотеки и ее реорганизации до окончательного решения о судьбе самой библиотеки»1. В том момент секретность не соблюдали, что сорвало сделку.
Чуть больше двух недель спустя Сапожникова попросила отпуск на период с 30 октября по 20 ноября, взяв удостоверение для посещения московских музеев. На работу она вышла только 25 ноября. Но это — не проблема, поскольку отпуск составлял два месяца. Проблема заключалась в другом. 28 декабря в Правление Эрмитажа пришло письмо из Государственного педагогического института им. Герцена, подписанное ректором Лазукиной. Документ ставил администрацию музея в известность о том, что учреждение «будет ходатайствовать перед соответствующими правительственными органами о недопущении продажи за границу книг из библиотеки».
Одновременно пединститут просил о том, чтобы профессуре, аспирантам, студентам-дипломникам и выдвиженцам, являющимся «территориально ближайшим соседом Дворца-музея» был открыт доступ к библиотеке «ценной для изучения истории и культуры XVIII-ro и первой половины XIX века, но бывшей до сих пор закрытой и поэтому неиспользуемой, в связи с чем, вероятно, и возникла мысль об ее частичной продаже». 31 декабря Сапожниковой было «поставлено на вид за сообщение постороннему учреждению сведений, не подлежащих оглашению». Ее оправдательная записка о несоблюдении секретности, не оставляет сомнения, что именно Татьяна Васильевна сообщила сотрудникам института о планах продажи книг.
6 ноября 1928 года в Берлине, который превратился в центр торговли конфискованным имуществом, в аукционном доме «Лепке» прошла первая распродажа вещей ленинградских дворцов и музеев. С этого момента и до начала декабря там находился А.М. Гинзбург, особо уполномоченный Наркомторга СССР, а также директор-распорядитель союзного объединения по экспорту и импорту антикварно-художественных вещей «Антиквариат». Предприятие признали удачным, даже несмотря на протесты бывших владельцев.
Под впечатлением от успеха советское торгпредство не только заключило Договор о продаже сокровищ Строгоновского дворца-музея за 4 миллиона марок аукционному дому «Рудольф Лепке», но и получило аванс в размере 60 процентов этой суммы. В январе 1929 года Х.К. Крюгер, один из владельцев фирмы, приехал в СССР вновь для обсуждения деталей беспрецедентной сделки. По итогам переговоров принято совместное решение о том, что устройство аукциона пока нецелесообразно, так как бывшие владельцы, живущие в Париже, могут возбудить иск и тем самым подорвать торги (иски 1928 г. все же приняли во внимание). Крюгеру представили товар на 4 000 000 в качестве компенсации. Ему же обещали право на комиссию в случае продаж. Таков был пролог длительной истории продажи наследия графа Александра Сергеевича.
Проблемы ведения народного хозяйства заставили Советские власти обратить внимание на имущество национализированных владений в поисках источника твердой валюты. Оказалось, что ранее используемые в качестве просвещения произведения искусства представляют собой ценный товар, которым, правда, следовало, правильно распорядиться. Опыт 1928 года оказался неудачным, но это не остановило рьяных продавцов, решавших сиюминутные задачи.
Глава 14
Ликвидация-2
Пауза дала шанс противникам продажи, к числу которых, помимо хранителя Т.В. Сапожниковой и искусствоведов, принадлежал даже «советский директор» Эрмитажа П.И. Кларк. К моменту назначения на пост в музее 19 декабря 1928 года Павел Иванович уже довольно пожилой человек — ему исполнилось 65 лет. За плечами был физико-математический факультет Казанского университета, членство в «Народной воле» и в партии эсеров, приговор к смертной казни (замененный 15 годами каторжных работ) за организацию вооруженного восстания в Чите в 1906 году. С каторги Кларк сбежал и до 1917 года скрывался в Японии и Австралии. Недолгое время существования советской республики в Сибири — член Центрального комитета Советов. После их поражения вновь более года провел в Австралии.
Вернулся Кларк в Россию в 1920 году и только тогда вступил в РКП(б). Спустя год назначен начальником материальной службы Читинской железной дороги (вероятно потому, что еще в 1900–1906 годы служил ревизором материальной службы Забайкальской железной дороги). Дальнейшие зигзаги карьеры, не имевшей предпосылок на заведование крупнейшим художественным музеем страны, необычны: 1922 — заместитель заведующего отделом Наркомфина РСФСР, 1923 — директор железнодорожного санатория в Евпатории, 1924 — заведующий детским отделом украинского Красного Креста. В 1925–1927 году Кларк — старший ревизор и старший инструктор материального отдела Донецких дорог. Только успехами на ниве точного и честного подсчета имущества можно объяснить последующий перевод в Ленинград, на Дворцовую набережную. Действительно, сокровища искусства в тот момент рассматривались преимущественно с точки зрения их стоимости, главным образом валютной.
На посту директора Эрмитажа П.И. Кларк сменил исследователя античности О.Ф. Вальдгауэра, тот пробыл на этом месте примерно год после отставки в 1927 году С.Н. Тройницкого, пожелавшего в драматической обстановке сохранить за собой только заведование отделом прикладного искусства Нового времени.
Именно Тройницкий, к которому обратились как к знатоку, указал властям заведомо незначительную сумму оценки имущества Строгоновского дома. Однако его «игру» раскрыла заведующая музейным отделом
