Главнауки В. Лиэ, она писала А.B. Луначарскому: «Оценка Тройницкого 300 тысяч за все — не имеет никакого реального значения. Я подозреваю, что Тройницкий, желая отстоять музей целиком, указал эту смехотворную сумму, исходя из довоенной, очевидно, стоимости, что по нашим временам равняется 3 млн 300 тысяч. Назвав 300 тысяч, подумал, вероятно, что Гинзбург не станет этим заниматься. Гинзбург же сделал из этого целую историю, тем более что сейчас Строгоновский музей оценен в 5 миллионов».[205] Вероятно, это была еще одна новая оценка дворца, сделанная в январе 1929 года, уже после получения задатка и вторых переговоров с Крюгером.
Надо отметить, что Кларк пытался отстоять свой филиал и писал в Москву: «Если вспомнить… ликвидация Юсуповского и Шуваловского дворцов,
Эти же аргументы пытался использовать A.B. Луначарский, комиссар народного просвещения, в своем обращении к высшему партийному руководству: «Гинзбург дал заявление, что существует постановление Политбюро, да еще по его утверждению согласованное со мною, по которому решено продать Строгоновский музей…Никогда в жизни я моего согласия на такого рода продажу не давал, ничего о подобном решении Политбюро не знаю…Если действительно состоялось постановление Политбюро… то я усиленно прошу пересмотреть этот вопрос. НКП готов всемерно идти навстречу потребности реализации нашего художественного достояния для валютных надобностей страны, но при этом нельзя доходить до таких актов, которые являются глубоко дискредитирующими наше правительство. Уже удалось добиться отказа от попытки распродать все крупнейшие произведения искусства из Эрмитажа, что привело бы к ничтожным выгодам, так как стачка торговцев и антикваров снизила бы их цену до смешного, и к величайшему скандалу перед всем культурным миром…»[207] Нет сомнения, что решение Политбюро, причем вслед за Строгоновским домом предполагалось продать Гатчинский и Павловский дворцы, действительно существовало, хотя оно и не опубликовано к настоящему моменту.
Следует отметить, что существовали взвешенные оценки. Так, Лиэ со своей стороны замечала: «Методы реализации этих вещей для нас еще не ясны, вернее нет тех методов, которые обеспечили бы ожидаемый эффект. Имеющиеся налицо результаты нашей торговли вызывают крайнее беспокойство за удачность реализации и за целесообразность отбора произведений искусства». Таким образом, Главнаука пыталась переложить ответственность эту неудачу на торговые организации. Но подобные трезвые замечания не были услышаны.
Парадоксальным образом задача выработки методов реализации предлагалась искусствоведам, хотя они по роду своей деятельности менее других желали продажи. Относительно Строгоновского дома 4 апреля 1929 года С.П. Яремич, хранитель-реставратор Эрмитажа, писал: «Если обстоятельства требуют ликвидации этого памятника, то нет никакого сомнения в том, что продажа должна быть совершена en bloc и никоим образом не отдельными предметами и, разумеется, на месте». [208] При проведении акции в Ленинграде повышалась цена произведений по причине очевидности их положения в интерьере и происхождения.
Хотя решение о продаже дворца приняли в августе 1928 года, окончательную оценку вещей не произвели и к началу 1929 года, несмотря на бодрое заявления А.М. Гинзбурга Наркому просвещения A.B. Луначарскому 20 февраля: «Спешу сообщить, что по коллекциям б. Строгоновского музея все оценочные работы уже закончены и описания предметов с оценками переданы Госторгу, поэтому все дальнейшие вопросы о реализации этих коллекций необходимо ставить в Москве перед Наркомторгом, а в Ленинграде никаких переговоров мы, разумеется, вести не будем.»[209]
В сложной ситуации Т.В. Сапожникова, сочинив к 25 января записку «Строгоновский дом (2-й филиал Государственного Эрмитажа)» и обложившись благоприятными актами обследования, датированными теми же днями, попыталась использовать 35 дней отпуска за прошлый год. 11 февраля 1929 года Татьяна Васильевна отбыла в Мурманск. Однако уже 23 февраля, то есть через два дня после письма Гинзбурга Луначарскому, ее вызвали на работу телеграммой директора Эрмитажа. 28 февраля Сапожникова прибыла в Ленинград, а 5 марта она была отстранена от работы, причем задним числом с 1 марта. Тогда же, 5 марта, управляющий делами Эрмитажа опечатал помещения запасов и библиотеку.
Причиной послужило письмо из Москвы, подписанное В. Лиэ и гласившее: «На основании поступившего к нам отношения Уполномоченного Наркомпроса от 15 февраля <…> и акта инспектора музеев Ятманова от 9 января 1929 года, указывающих факт беспорядочного содержания в кладовых б. Строгоновского особняка музейных и ценных предметов, подлежащих выделению в Госфонд и неправильное производство самого выделения. Главнаука предлагает отстранить Сапожникову от занимаемой должности хранителя Строгоновского особняка». Татьяну Васильевну восстановили в должности 9 мая с объявлением взыскания. Вскоре после этого она организовала выставку книг в Минеральном кабинете.
Не исключено, что Гинзбургу, рапортовавшему об исполнении работы наверх преждевременно, Т.В. Сапожникова понадобилась для действительной оценки. С другой стороны, очевиден конфликт между «Антиквариатом» и хранителем, в меру сил пытавшейся саботировать процесс ликвидации. Уж не в качестве ли моральной компенсации 26 апреля Кларк через Тройницкого отдал распоряжение Сапожниковой устроить наконец давно ожидавшуюся выставку книжных переплетов? Ради ее устройства по устному распоряжению директора комиссия по особому акту 29 апреля взяла книги из библиотеки.
7 мая, то есть уже после восстановления на работе, Татьяна Васильевна написала записку П.И. Кларку, в которой рапортовала об устройстве подобной экспозиции в Минеральном кабинете. Были выставлены переплеты XVI–XIX веков. Они имели «целью показать эволюцию от переплета, служившего украшением или защитой книги, как предмета редкости, к переплету, целью которого является сохранение книги при массовом ее использовании». Краткий путеводитель и каталог Сапожникова обещала представить в ближайшее время, но, скорее всего, подготовить тексты она не успела. Как позже пояснила Татьяна Ивановна, было представлено 100 экспонатов. Как казалось тогда хранителю, выставка в Минеральном кабинете предваряла общую выставку книги XVIII века в библиотеке Строгоновского дома.
В тот момент казалось, что передышка может еще продолжиться. Но, несмотря на подготовку, очередной советский аукцион, состоявшийся в Берлине 4–5 июня 1929 года, не оправдал возложенных на него надежд. В ожидании крупного товара, дилеры отдали все на откуп средним «маклакам». «Лепке» понесла убытки и ей вновь было обещано продать Строгоновский дом. В качестве компенсации за отказ сделать это немедленно Х.К. Крюгер получил несколько шедевров.
Хранитель аристократического дома в постреволюционные годы заменял владельца. К примеру, Т.В. Сапожникова, лелеявшая планы переустройства экспозиции, не пытаясь восстановить замысел Строгоновых, в то же время являлась самым яростным защитником художественного имущества, рискуя собственной карьерой и даже жизнью. Тотальная распродажа художественных сокровищ семьи создала вокруг Строгоновых некий ореол мученичества.
Глава 15
Ликвидация-3
Подготовка к продаже дома на Невском проспекте затянулась почти на два года. В событии, произошедшем на территории этого дома 15 августа 1929 года, можно усмотреть новый, вслед за падением картины Рубенса, зловещий знак. Тогда, в середине последнего летнего месяца, неожиданно упала ваза в
