Аглаида писала Елизавете: «В городе ужасный скандал, так что взятие Силистрии не произвело почти никакого впечатления. Протасов говорил мне, что на днях встретил кн. Михаила Голицына, который сказал: „Слыхали главную новость?“ Протасов отвечал: „Да, взятие Силистрии“. На это князь Мишель сказал: „Силистрия-то, конечно, но есть новости поважнее — похищение графини Ольги“. Это ужасно, что должна переживать бедная матушка».[54] В обществе события воспринимались как наказание. Княгиня Е.Н. Любомирская писала брату, графу А.Н. Толстому: «Представь себе, что это произошло в семье Вольдемар, „кузины Господа Бога“, как ее именовал покойный Федор (кн. Ф.С. Голицын. — С.К.
Как и в 1825 году, скандал был раздут средствами литературы. В 1830 году Пушкин, знакомый судя по всему с П.К. Ферзеном, написал рассказ «Метель», включенный в состав повестей Белкина. Сюжет таков. Владимир Николаевич, бедный армейский прапорщик, уговорил свою возлюбленную Марию Гавриловну, воспитанную на французской литературе и склонной к «романическому воображению», убежать из дома и тайно обвенчаться с ней в церкви. Таким образом, герой решает преодолеть препятствие в виде родителей предмета своего обожания, которые, разумеется, не в восторге от выбора единственной дочери. Заключительным пунктом плана дерзкого офицера было после венчания броситься к ногам родителей в надежде на скорое прощение.
В назначенную ночь Мария, написав письмо подруге и родителям, отправляется, несмотря на сильный ветер и снегопад, в условленное место на присланной офицером тройке. Сам Владимир, подкупив священника соседней деревни и найдя свидетелей в лице отставного корнета, землемера и шестнадцатилетнего улана, поехал на венчание в маленьких санях. Метель сбила его с дороги и в результате он прибыл к дверям храма только на рассвете. Они оказались закрыты… Мария же благополучно вернулась домой. Хотя на следующий день она заболела и «две недели находилась у края гроба», никто не узнал о побеге. Нелепое обстоятельство расстроило свадьбу, хотя родители невесты, в отличие от неожиданно прозревшего Владимира, согласились на нее.
Как читатель узнает только в финале, венчание в «романтическую ночь» все же состоялось, но в качестве жениха на нем присутствовал другой офицер, который роковой метелью был загнан в неведомое место. Привлеченный красотой девушки, он решился на богохульную шутку и встал перед аналоем вместо Владимира. В темном храме он остался неузнанным вплоть до финального поцелуя, но сбежал сразу после него. Таким образом, разлучившись, в отличие от Ферзена, с невестой всего на несколько часов, пушкинский Владимир потерял ее навечно.
Дом Марии Пушкин называет замком, видимо, для полноты романтического ощущения. Подобные события не могут происходить в банальном доме. С другой стороны, не она ищет мезальянса, она на него соглашается. Замок — принадлежность человека высшего общества.
Марья Гавриловна — графиня Ольга Павловна Строгонова. Прасковья Петровна — графиня Софья Владимировна Строгонова. Прототип Владимира Николаевича Бурмина бедный и не достаточно знатный граф П.К. Ферзен. Фраза в «Метели» о том, что идея побега, «разумеется, пришла в голову молодому человеку, и весьма понравилась романическому воображению Марьи Гавриловны», ироническая инверсия, поскольку, как мы знаем, все было наооброт — Ольга придумала способ решения проблемы, который одобрил ее избранник. Фраза: «Марья Гавриловна долго колебалась; множество планов побега было отвергнуто» указывает на знакомство автора с контекстом. Ему было известно тщательное планирование Строгоновой.
Монарх «примерно наказал» виновников. Друзей Ферзена перевели из гвардии в армейские полки, а его — в Свеаборгский гарнизонный батальон. Ольга последовала за мужем. Вскоре всех наказанных возвратили в гвардию, в частности Павла — в Кирасирский полк. С июля 1831 года он вновь ротмистр Кавалергардского полка, в его рядах он участвовал в польском походе. За храбрость при штурме Варшавы награжден орденом Св. Владимира IV степени с бантом. В 1836 году уволен от службы по болезни в чине полковника. В ноябре того же года был определен чиновником по особым поручениям при Министерстве императорского двора с причислением к Кабинету Его Императорского Величества. Гнев монарха, вероятно, скоро прошел, потому что тот сам обожал романтические поступки, и средневековое поведение Ферзена и его товарищей, возможно, не очень осуждал. У Ольги Павловны родились три ребенка: граф Павел Павлович (1830), графиня София Павловна (1832) и граф Мануил Павлович (1834). Она рано умерла — уже в 1837 году и, вероятно, многие в Петербурге восприняли ее кончину как божью кару.
Одной из главных свидетельниц событий была Д.Ф. Фикельмон, жена австрийского посла. Она приехала в Санкт-Петербург 30 июня 1829 года, буквально накануне, и поселилась недалеко от дачи Строгоновых на Черной речке, в доме С.С. Ланского как будто заняв место в зрительном зале, причем на лучшем месте. Двухэтажный дом в 11 окон по фасаду с выдающейся вперед полукруглой центральной частью в 5 окон находился на левой стороне Черной речки и граничил с дачей Миллера, которую в 1833 году нанял Пушкин. Другая, большая по занимаемой площади, усадьба Ланских находилась ближе к Выборгской дороге. Д.Ф. Фикельмон писала: «…в обществе немного покричали, но скоро об этом перестанут думать и увозить будут всех, кто захочет!»[56] Однако, надо думать, происшествие в доме Строгоновых все же представляло собой уникальное явление для аристократического круга. С одной стороны, оно случилось по причине особого характера Ольги, оказавшейся способной поднять бунт против матери. В этом, вероятно, сказалась особенность романтической эпохи, подвигавшей личность самостоятельно определять свою будущность. С другой стороны, Софья Владимировна, оказавшись в экстраординарной ситуации главы нераздельного имения, уже «привыкла» по-мужски решать судьбы дочерей. Она вмешалась в судьбу Ольги по инерции, хотя столь важного значения личность ее мужа для судеб строгоновского достояния не имела (в отличие от ситуации Натальи и в меньшей степени — Аглаиды).
Читала ли «Повести Белкина» графиня Софья Владимировна? Бесспорно, читала, как и другие пушкинские произведения. 5 марта 1835 года она написала дочери Елизавете: «…Я хочу тебе сказать два слова о моем чтении, не перечисляя всего, что я прочла, — это было бы длинно <…> Вышли прекрасные работы на русском языке; не говорю тебе о них; то, что я скажу, не представит никакого интереса для тебя: ведь ты их не знаешь. Могу еще добавить к этому, что Пушкин выпустил только что „Историю Пугачева“; по-моему, это плохо; написано с наивной простотой (simplicite niaise), безо всяких размышлений. Говорят, это модный род сочинений, и то, что мне кажется наивным, расценивается как превосходное (sublime). Вчера у меня обедали Крылов и Жуковский; первый, кажется, моего мнения, но, как писатель, он щадит собрата; другой же откровенно восхищается этим простодушием».[57]
Продиктованы ли эти слова обидой на «Метель» или книга действительно не понравилась графине? Очевидно, что конфликт Пушкина со Строгоновыми, который не может быть рассмотрен на этих страницах (о нем сказано в книге «Устройство вдовы»), сопоставим с оппозицией Рылеева к Новосильцевым- Орловым, и потому мы можем говорить об устойчивом явлении, которое изжило себя только к концу XIX века, когда князь С.А. Щербатов, родственник Строгоновых, женился на крестьянке. Образно говоря, это был конфликт обитателей chateau, понятие которого теперь приобрело ироничный характер, с жителями
