hotel, с одной стороны. С другой — без рассмотрения внутриклассового противоречия, можно говорить о желании представителей высшего общества обходиться без средневековых условностей. Тогда мы должны проложить путь от похищения Ольги к роману великой княгини Марии Николаевны и графа Г.А. Строгонова.
Глава 19
Замок Елизаветы
В конечном итоге Строгоновы умом, вкусом и средствами светлейшей княгини Елизаветы Павловны, урожденной графини Строгоновой, выстроили все же настоящий замок, который, наверное, был бы лучшей декорацией для похищения Ольги, чем эллинистическая вилла деда. Но в данном случае стиль дома, возведенного в 1837–1843 годах, был полностью определен историей жизни и любви Елизаветы, которая возвела монумент памяти мужа. Супругом третьей дочери Софьи в 1827 году стал светлейший князь Иван Дмитриевич Салтыков, штаб-ротмистр лейб-гвардии Гусарского полка. Военная карьера была предопределена для внука фельдмаршала (светлейшего князя Николая Ивановича), хотя здоровьем Иван не отличался. Он был старшим сыном слепого от рождения Дмитрия Николаевича Салтыкова и рано умершей Анны Николаевны Леонтьевой. В том же лейб-гвардии Гусарском полку служили Петр и Владимир. Алексей, четвертый сын, был путешественником и художником. Талантом рисовальщика обладал и Иван. Следует добавить, что его родители принадлежали к числу меломанов.
Роман был скоротечным. Уже в 1829 году, спустя два года после венчания, после обнаружения «расстройства груди», Иван Дмитриевич вышел в отставку. Воспитатель младших братьев, на следующий год, после рождения сына, он написал любопытное завещание. Указав, что все наличные деньги в личном бюро есть общая собственность всех братьев Салтыковых, приказал часть суммы отдать своему служителю и другу А.Ф. Добролюбову. Ивану Дмитриевичу оставалось жить два года.
Сохранилось несколько предсвадебных писем 1827 года Ивана к «дорогой Elisabeth», как он называл свою возлюбленную, именуя самого себя «счастливым женихом» и постоянно делая реверансы в сторону Maman и Grand Maman, под которыми он имел в виду соответственно графиню Софью Владимировну и княгиню Наталью Петровну. Сестры Елизаветы деятельно участвовали: Аглаида (Аделаида) служила «почтовым ящиком», Ольга, которой самой вскоре понадобилась защита, — заступалась. 20 июня Салтыков писал из села Капорского, близ Красного Села: «К счастью, я вернулся на свой пост, дорогая Elisabeth, так что никто не усомнился, где я был, и все сделали вид, что верят в мою болезнь. Мы каждый день заняты, и трудно получить увольнение в Петербург. Я нахожусь в деревне по соседству с Красным Селом, веду растительный образ жизни, как и раньше, но более скучный. Весь день с товарищами, не находя более в общении с ними того удовольствия, что было ранее. Я вновь стал скучен без Вас, моя печальная и очаровательная подруга, моя Elisabeth, без Вас, кто оживил мое существование, кто дал мне изведать счастье, на которое я никогда не надеялся. С чувством отвращения думаю о времени, когда я Вас не знал, мне кажется теперь, что невозможно было жить так, как я жил.
Когда я Вас снова увижу? Месяц — это очень долго. Я не смог получить о Вас никаких вестей, это естественно, но мучительно. На днях я увижу Вашу сестру Адель, которая мне расскажет, по крайней мере, о Вас.
Передайте, прошу Вас, мое глубокое и искреннее уважение a Maman et a Grand Maman и Вашему дяде князю. Вскоре я смогу сам назвать их этими именами, и я действительно буду покорным сыном той, которая сочла меня трудиться вместе с ней для Вашего счастья. Мне буден очень приятно оправдать ее надежды. Поцелуйте Ольгу. Попросите ее от меня всегда вступаться за меня перед Вами, как это она сделала, когда я у Вас был в первый раз».[58] Таким образом, Салтыков страдал в тех же местах, где через два года завершится драма Ферзена.
В сентябре состоялась помолвка. 10 октября Иван Дмитриевич сообщал «…Я приехал в Петербург только вчера, т. к. было семейное собрание в Царском Селе: я, Владимир и Алексей. Сейчас я собираюсь быть в разъезде целый день и сделать так, чтобы ни в коем случае не стать причиной несчастной задержки, которая нам угрожает. Прощай, дорогой ангел, чувствуй себя хорошо и люби меня так же, как я тебя люблю. Я не желаю большего, т. к. я благоразумен и желаю лишь возможного». Возможно, последней фразой Салтыков своеобразным образом присягал на верность строгоновскому семейству, символом веры которого было наставление графа A.C. Строгонова сыну Павлу.
Самую важную часть из него, в частности, цитировал графу П.А. Строгонову его друг А. Чичерин: «Своим последним письмом вы доказали, что можно добиться всего, что хочешь (простое и прекрасное изречение вашего покойного деда). И поверьте мне: если вы скажете себе, что во что бы то ни стало хотите сделать что-то, и ваше желание будет достаточно сильно, — вы добьетесь успеха, несмотря на все препятствия».[59] Чичерин не совсем точно привел фрагмент послания графа Александра Сергеевича. Там есть такие строки: «Будь уверен, сын мой, что, когда желаешь только того, что достижимо, достигнешь всего, чего пожелаешь». То есть существовало важное дополнение: не просто желать, а желать того, что достижимо.
Иван Дмитриевич увлекался коллекционированием доспехов и оружия. 2 декабря 1832 года брат Петр писал ему в Москву: «Я сделал приобретение. Помнишь ли ты мое богатое турецкое седло с огромным черпаком, которое я давным-давно купил в Москве <…> и которое у меня всегда стояло в стеклянном шкапу? <…> Точно такое седло я недавно купил здесь, с той только разницею, что все серебро на нем белое вызолоченное, а чепрак и орчаг вместо малинового бархата покрыт розовым глазетом… Вместе еще достал я без седел два прибора с чепраками, также блестками вышитыми, но гораздо меньшего размера, один желтый тафтяной, а другой розовый… Еще я к тебе отправил две ноги и две перчатки рыцарские, которые ты, конечно, уже получил… Я выдумал для люстров и для стенных канделябров сделать хрустальные поддонники… из разноцветного стекла, зеленые и красные, граненые, которые весьма хорошо при свечках будут блестеть… Дорого стоят готические стекла… В горнице два окошка. В каждом два нижние стекла будут украшены кругом разноцветными простыми стеклами, посреди которых будут вставлено по одной только картинке готической, таким почти манером, как у тебя в кабинете; только у тебя рамка прозрачная, а у меня будет вставлены цветные стекла».[60] Готическими стеклами называли витражи, они были наиболее ценимым атрибутом замков, возводимых в России 1820-1840-х годов.
Вскоре князь скончался. Он был похоронен на Лазаревском кладбище неподалеку от усыпальницы. Скромная плита окружена решеткой изящного готического рисунка с опущенными вниз факелами.
Елизавета собирала акварели — в полной мере изящное женское собирательство. На выставку частных собраний 1861 года, организованную ее племянником графом П.С. Строгоновым (о предприятии еще будет сказано), светлейшая княгиня отправила произведения сразу нескольких западных мастеров, в том числе С. Корроди. Одна из принадлежащих Салтыковой акварелей К.П. Брюллова связана с памятью о Пушкине.
25 января 1837 года художник А.Н. Мокрицкий, ученик Брюллова, записал следующий эпизод посещения мастерской Пушкиным и В.А. Жуковским: «Весело было смотреть, как они любовались и восхищались его дивными акварельными рисунками, но когда он показал им недавно оконченный рисунок „Съезд на бал к австрийскому посланнику в Смирне“, то восторг их выразился криком и смехом <…>
