(Государственная академия)».
Художественное отделение превратилось в художественный институт (Московский государственный академический художественный институт им. В.И. Сурикова).
Кроме того, на основе полиграфического факультета ВХУТЕИНА создали Московский полиграфический институт (Московский государственный университет печати им. Ивана Федорова).
По мнению некоторых историков (это мнение представляется логичным), и Московский текстильный институт (Московский государственный текстильный университет им. А.Н. Косыгина) также имел основу во ВХУТЕИНе (там действительно был текстильный факультет) и, следовательно, в «Строгоновке», которая традиционно занималась тканями. Таким образом уничтожили идею создания художественной промышленности, подготовки художников, обогащающих среду обитания.
Растоптав идею художественного быта, гонители «Строгоновки» или того, что от нее осталось, во ВХУТЕИНе парадоксальным образом поставили знак равенства между бытом вообще и буржуазным бытом и пролетарским бытом, поскольку левые художники думали о быте новых пролетариев. Никто не скажет, что эти события были борьбой с воззрениями основателя — Строгонова, в лучшем случае с его духом. Другое дело, что не было государственного деятеля, равного по масштабу этой личности.
В 1945 году в здании на улице A.A. Жданова (бывшей Рождественке) воссоздали Московское центральное художественно-промышленное училище. В скобках отмечалось: бывшее Строгоновское. Спустя три года оно получило статус вуза и в названии слово «центральное» заменили на «высшее». К 1956 году было готово новое, специально для училища построенное здание на Волоколамском шоссе, 9, спроектированном архитектором Л.М. Поляковым. В 1960 году в результате реорганизации появилось три особых факультета: промышленного искусства, интерьера и оборудования, монументально-декоративного и прикладного искусства. МВХПУ превратилось в ведущее учебное заведение подобного типа в стране: учебные программы, разработанные в училище как типовые, применяются в других вузах.
В то время как «Школа графини Софьи Владимировны» исчезла, бренд «Строгоновки» — редкий пример частного образовательного бренда, созданный графом Сергеем Григорьевичем и весьма удачно переданный им в руки государства, оказался чрезвычайно устойчивым. Несмотря на свою мнимую принадлежность дворянскому классу, он оказался востребованным и в советское время.
Глава 12
«Роман» с Александро-Невской лаврой
Место и способ захоронения человека, а также могильный памятник могут много рассказать о покойнике и его родственниках. Праху мы поклоняемся в часы скорби и торжества. Большинство Строгоновых петербургских, как и подобает людям их положения, похоронены в Александро-Невской лавре, где с давних времен существует их мир. Ни один из многочисленных монументов нельзя отнести к числу пышных. В большинстве своем это простые надгробные плиты, значительная часть которых, кстати, утрачена. Единственное исключение — памятник баронессе Софье Александровне Строгоновой, исполненный М.И. Козловским.
Возможно, особый трагизм ситуации был тому причиной. К тому же заказчиками выступали не Строгоновы. В 1801 году почти одновременно барон Александр Сергеевич Строгонов потерял дочь Веру и супругу Софью Александровну. Родители последней — князь A.B. Урусов (1729–1813) и княгиня A.A. Урусова, урожденная Волкова (ум. после 1801 г.), в первом браке Муравьева — обратились к скульптуру с просьбой о монументе, который и представил заказчиков. Посредине гранитный пьедестал с беломраморным профилем Софьи. На нем ваза-урна, на которой когда-то были помещены бабочки из золоченой бронзы — символы бессмертия души. Слева — молящийся пожилой мужчина стоит с младенцем на руках. Справа — скорбящая сгорбленная от горя женщина, у ног которой стоит плачущий ангел.
Традиция захоронения в лавре, где уже несколько десятилетий прежде находили покой высшая столичная аристократия, а также некоронованные особы императорской крови, была заложена после смерти барона Сергея Григорьевича осенью 1756 года. Его супруга и братья были похоронены в Москве в храме Николая в Котельниках. В Сольвычегодске, с северо-западной стороны Благовещенского собора находится построенная на рубеже 1810-1820-х годов родовая усыпальница Строгоновых, где собраны 28 надгробных плит XVI–XVII веков. Среди них не найти надпись «Аника», который был похоронен также в Сольвычегодске, но в несуществующем ныне Борисоглебском монастыре.
Смерть барона Сергея Григорьевича описал его родственник князь М.М. Голицын-младший (1684– 1764): «…До смерти за 5 дне[й] занемог. Чуствавал в голаве в виске боль. И то пережиласа. А в паследней [день] догтор у него был. За час [до] смерти асматривал ево пу[л]ст и спрашавал ево, не чуствует ли какой болезни. Ответствовал, [что] ничего не чуствует. И догтор в рассуздении был, [что] чрес два дни или, по крайнай, три дни может выехать. А после догтор[а] чрес час или менше, как сидел, вдрук повалитса и так скончалса».[195] Где именно происходили эти события, неизвестно.
Обрел вечный покой С.Г. Строгонов близ Лазаревской усыпальницы. Первым в ней погребли графа Б.П. Шереметева, предпочитавшего, правда, быть погребенным в Киев о-Печерской лавре. Однако Петр Великий, обеспокоенный созданием традиции, нарушил волю покойного. Впоследствии именно Шереметевы, прежде всего, заботились о состоянии усыпальницы и находили там покой. Та же участь была уготована и барону Сергею, которого похоронят поблизости.
Честь находиться внутри досталась его предкам, в частности графине Софье Владимировне, отошедшей в мир иной в марте 1845 года. Родилась… скончалась… никаких подробностей о жизненном пути. Правда, мы можем найти не только надгробную плиту белого мрамора, окаймленную траурным черным, с весьма лаконичной надписью, но и особую золоченную доску на стене, которая, впрочем, также не содержит перечисления заслуг. Поблизости лежат дочь Ольга («В надежде Воскресения в нескончаемую жизнь», — так предваряется ее фамилия на плите (единственный пример подобной надписи)), и троюродный брат мужа граф Григорий Александрович.
К Александру Сергеевичу Строгонову смерть пришла 26 сентября 1811 года, спустя всего 12 дней после освящения Казанского собора, строительство которого явилось главным делом его жизни, и практически в те же осенние дни, когда скончался его отец. Православная церковь, как правило, не разрешает захоронения в храме. Редкое исключение сделали для героя Отечественной войны 1812 года М.И. Кутузова, его могила в немалой степени способствовала превращению Казанского собора в пантеон русской воинской славы. Возможно, такой же чести желал для себя и Александр Сергеевич, но лишь прощание с ним проходило в новопостроенном храме.
На церемонии освящения, согласно легенде, граф сказал митрополиту «Ныне отпущаеши раба твоего, Владыко, с миром». В тот же вечер граф Александр Сергеевич заболел. Ксавье де Местр, сообщая дополнительные подробности о кончине графа, создал некий миф о кончине великого человека. По его свидетельству, у Строгонова «в огромном… дворце не было… ни спальни, ни даже постоянной постели, а спал он на манер старосветских россиян или на диване, или на маленькой походной кровати, которую ставили то тут, то там по его фантазии. Из комнаты, где он сначала лежал при последней своей болезни, велел он перевезти себя в картинную галерею. <…> Когда его привезли туда, он посмотрел, как один из его протеже копирует картину, и по обыкновению сказал свое мнение. Потом велел почитать из разных книг, в том числе „Путешествие Анахарсиса“».[196]
