казалось, не было таким голубым, солнце таким сияющим, арыки такими прохладными. Такой счастливый день оказался и очень несчастным: я узнала о смерти моей младшей сестры Тамары (замечательного человека и друга). После Ленинградской блокады Тамара в 1943 году приехала в Ташкент, просила тюремное начальство дать ей свидание со мной. Но ей отказали. А через месяц она умерла в возрасте тридцати пяти лет от тифа».
После тюрьмы маму восстановили на работе в ИМ ЛИ. Когда она пришла на работу в первый раз, то упала в обморок: очень была истощена тюрьмой, туберкулезом, недоеданием, цингой (из тюрьмы в тридцать семь лет она вышла без зубов). Коллеги заботились о ней, ежедневно выносили во дворик дома, в котором жили, раскладушку, и мама отсыпалась на воздухе, которого ей все время не хватало. Конечно, ни о какой диссертации уже не было речи. Нужно было выжить. После тюрьмы мама работала в ИМ Л И главным библиографом. Она была первоклассным специалистом, многие «западники» (ученые, исследующие западноевропейские литературы) обращались к ней за консультациями, за помощью, и она всегда была отзывчива к их просьбам. Об этом свидетельствуют многочисленные книги, подаренные маме учеными ИМЛИ с трогательными благодарственными автографами.
Поэт Булат Окуджава (его отец был расстрелян в 1937 г., а мама провела в ГУЛАГе семнадцать лет) написал в 1983 году стихи, которые близки мне:
Этот вопрос мучает меня до сих пор. Советская власть отняла у меня деда, отца, обрекла на страдания мою маму. Но хочется верить, что лучшие помыслы наших предков найдут воплощение в делах потомков. К счастью, и род Папковых не пресекся. В Москве живет внучка М. П. Папковой — Ольга Искринская. В Санкт-Петербурге эту ветку продолжает внучка маминой сестры Тамары — талантливая поэтесса Тамара Попова. У нее две дочери и внук. Невольно вспоминаю замечательные слова Ивана Алексеевича Бунина: «Мое зачатие произошло не только в те девять месяцев, когда я находился в утробе моей матери. Мое зачатие — и в моих дедах, прадедах, пращурах. Ибо они — это тоже я».
И. С. Кленская
«Никто никуда не уходит»
Мне снится сон: большая светлая палата. Окна распахнуты — весна, солнце, сирень. В комнате много книг, скрипка на столе, горит лампада… На столе раскрыта книга… большая, толстая, и в ней плотная лента-закладка. Хорошо и спокойно.
Я просыпаюсь — температуры нет. Я часто болела, и каждый раз, как только приходил этот сон, болезнь уходила.
Мой дедушка, Иван Михайлович Никонов, с уважением и почтением относился к снам. Он говорил: «Чудеса и только. Чудо — это нам подарочек, чтобы силы наши поддержать».
Мы жили в коммунальной квартире на Таганке — Большие Каменщики, дом 17, кв. 20, второй этаж. В квартире проживали прекрасные, добрые и милые люди — семнадцать человек, жили дружно, уважительно, с пониманием друг к другу. У каждого в комнате стоял чемоданчик или сундучок: вещи теплые, мыло, смена белья… Все готово — на всякий случай, если придут… И в каждой семье ждали родных: может быть, вернутся, может быть, кто-то уцелел, может быть, кто-то найдется… Шли пятидесятые, и многие возвращались из лагерей. В нашу квартиру не вернулся никто.
— И ничего не будем узнавать и хлопотать. Не нужна нам их реабилитация, много чести, — говорил мой дед, — Честные люди в оправдании не нуждаются. Палачи должны ответить…
Дедушка Иван Михайлович Никонов, 1913
Иван Михайлович и Софья Власовна Никоновы в день свадьбы, 1913
— Тише… у нас все хорошо, — плакала бабушка. — Молчи, молчи…
«Будешь хорошо учиться, будешь много знать, много книжек прочитаешь… — Мы с дедом любили разговаривать и бродить… от Таганки до Котельников, от Котельников до Красной площади… до любимого “ситцевого” храма. — Вот и Василия Блаженного купола… Дошли мы с тобой, Аришка… Красота! Вот бы Иван Власович порадовался бы…»
Иван Власович, тоже мой дед, брат бабушки. Я никогда его не видела, и на мой вопрос «А где же дедушка?» бабушка начинала плакать, а дед строго говорил: «Далеко… Далеко…» Ивана Власовича часто вспоминали: «Вот бы Иван порадовался… Вот бы Иван удивился…» Им гордились — большой учености был человек, на многих языках разговаривал, все букинисты Москвы его знали.
Он жил в Рязани и, когда бывал в Москве, ночевал в нашей квартире, спал на большом сундуке в коридоре, а днем ходил по делам, возвращался с гостинцами и книгами. И дома у него множество книг было.
— Давай тоже покупать много книг, — говорила я деду.
— Давай. — И мы отправлялись с ним в магазины.
— Выбирай, — говорил дед.
На всю жизнь я запомнила одну историю. Мы пришли в магазин. У деда получка:
— На три рубля что хочешь.
— Куклу и книжку?
— Что-то одно, реши: или куклу, или книгу.
Я выбрала книжку «Конек-Горбунок», выходим из магазина, и я реву:
— Зачем я выбрала книжку, хочу куклу!
— Не плачь, пойдем поменяем. Поменяли… Я снова реву:
— Зачем мне кукла, хочу книжку…
Раз пять мы возвращались в магазин и меняли книжку на куклу, куклу на книжку… Выбрала я все-таки книжку, но было грустно. Молча вернулись домой и стали читать «Конька-Горбунка».
— Как интересно, Аришенька, какая ты умница, что выбрала книжку. — Дед обнял меня, погладил. — Смотри, кто за нами пришел?
— Кукла! Зачем ты ее прятал?
