новым историческим воплощением. Греки первыми шли воевать и были готовы умереть за принципы или идеалы. Принимая смерть за веру, ранние христиане помимо всего прочего демонстрировали эллинистические корни своей религии.
В 111 году н. э., находясь в провинции Вифиния и Понт (область на южном побережье Черного моря). Плиний Младший писал императору Траяну об адептах новой веры: «Я спрашивал их самих, христиане ли они; если ответ получался утвердительный, я спрашивал в другой и в третий раз, грозя наказанием; упорствующих я приказывал привлекать к ответственности…» Однако в том же письме Плиний сетует, что «зараза [христианства] охватила не только города, но и села» и что его меры (он упоминает пытку двух служанок–диаконисс) оказываются недостаточными для искоренения этого «извращенного суеверия».
Говоря, что ряды христиан пополняются все активнее и что преследования лишь привлекают внимание к их учению, Плиний не ошибался. Медленно, но верно христианские общины расширялись и все смелее заявляли о себе. Относительная стабильность империи во II веке (период правления Антонинов) вызвала рост численности средних классов и дала возможность путешествовать: мелкие купцы и ремесленники, составлявшие костяк христианских общин, внезапно ощутили себя гражданами мира. Однако даже в этих условиях христианство до середины III века оставалось культом — живучим и непокорным, — который присутствовал во многих городах (точнеее, ютился) и базировался главным образом в восточной части империи.
Неуклонная, пусть и происходящая неравномерно, экспансия христианства резко сменила свой характер, когда в середине III века римское государство поразил кризис, равного которому не случалось за всю его предыдущую историю. На протяжении сорока лет, начиная с 240 года, в результате серии драматических и унизительных поражений империя один за другим была вынуждена сдать несколько рубежей.
Легионы уступали натиску чужих войск на всех направлениях, и даже доходило до того, что жертвами врагов Рима становились императоры — воплощение стабильности империи.
В 251 году силы коалиции племен под предводительством готов смогли заманить в ловушку в болотах Добруджи императора Деция и его армию — и тот, и другая были уничтожены. В 260 году Сапор, император вновь набирающей силу Персидской империи, разгромил и захватил в плен императора Валериана. В то же самое время племена, жившие в нижнем течении Рейна, начали нападать на римские гарнизоны, а суда из северной Германии — совершать вооруженные высадки на берегах Британии и Галлии. В 260–х годах, продвигаясь набегами, готы сумели выйти к Эгейскому морю и вплотную подобраться к богатым, но плохо защищенным городам восточного Средиземноморья. Императоры в этот период сменяли друг друга с пугающей скоростью, а ощущение кризиса было таково, что в 271 году начались работы по возведению оборонительной стены вокруг самого Рима.
От разрушения Римскую империю спасло новое поколение полководцев. Эти профессиональные военные, большей частью уроженцы имперских окраин, были почти ничем не обязаны правящему классу, и, едва оказавшись у власти, сумели радикально преобразовать структуру государственного управления. В 260 году новый император Гкллиен отстранил сенатскую аристократию от военного руководства и приступил к реформам: он разбил легионы на более мелкие и более мобильные отряды, ввел тяжелую кавалерию как новую войсковую ударную силу и довел численность войск до 600 тысяч человек — создав крупнейшую регулярную армию из когда?либо существовавших. В 268 году Галлиен одержал победу над племенами, вторгшимися в северную Италию, а на следующий год Клавдий II отвоевал территорию до Дуная, снова сделав его границей империи. В 273 году Галериан вернул Риму восточные провинции, а в 296 году персидская угроза была окончательно устранена войсками Галерия, полководца при императоре Диоклетиане.
Военные, которые совершили этот выдающийся переворот, будучи полной противоположностью заседавшим в сенате патрициям — Диоклетиан был сыном вольноотпущенника, Галерий — бывший погонщик скота из Карпатии, — воссоздали империю по своему образу и подобию. Диоклетиан разделил империю надвое и назначил двух человек управлять каждой половиной; он же учредил формальную систему призыва и налогообложения на военные расходы — теперь сыновья солдат и слути землевладельцев обязывались служить в армии, а по всей империи был введен земельный налог. Диоклетиан очистил политические институты от представителей почтенных патрицианских семейств и расставил по руководящим позициям верных соратников–военных.
Империя, возможно, была восстановлена, однако в течение почти полувека ббльшая ее часть (за исключением Британии и Галлии) находилась под постоянной угрозой. Этот период беззащитности и страха для ее жителей очень скоро поставил под сомнение прежнее мировосприятие и уклад жизни. В приграничных провинциях стабильность, которая подпитывала величественный статус римских учреждений и ритуалов, была уничтожена вторжениями. Предписанное почитание римских богов тоже приходило в упадок —по мере того как люди обращались к религии, в которой духовный смысл существования обретался человеком посредством внутреннего просветления и которая вместе с тем подавала пример добродетельной жизни в мире, все больше и больше переполнявшемся злом. Посреди смятения христианская церковь предлагала стать частью строго очерченной общности людей, несущей ясное послание искупления и спасения. В годы кризиса сострадание и мужество, свойственные христианам, проявились еще сильнее, чем прежде — резко выделяясь на фоне пренебрежения своими и чужими проблемами, характерного для стоического мироощущения. Христианство демонстрировало интересный парадокс: оставаясь адептами идеи личного спасения и внутреннего сосредоточения духа, христиане верили в исключительную нравственную необходимость любви и заботы о ближнем. В одном из наиболее запоминающихся отрывков Павел поучает членов общины: «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я — медь звенящая или кимвал звучащий» (1 Кор 13:1). В глазах римского общества, приходящего в себя после глубочайшего за последние два века кризиса, христианство воплощало действительную альтернативу прежнему порядку. Для многих подданных и граждан империи этот кризис показал, что конфликт империи с христианством является чем?то незначительным в сравнении с угрозой, которую представляли осаждавшие ее враги. Мир перестал делиться на язычников и христиан, поскольку на первый план выступило деление между империей и варварами. И хотя этот сдвиг не был явно выражен, он имел глубокие последствия — перестав быть «внутренним врагом», христианство стало казаться многим одним из главных инструментов в борьбе за сохранение империи.
Вместе с увеличением влияния христианства в практической жизни его богословское учение постепенно вводило религиозную веру в контекст имперского бытия. Хотя процесс этот был достаточно непростым и противоречивым, отдельные христианские авторы стали представлять империю как необходимую предтечу новому пришествию Христа, — это означало, что христианство начало инкорпорировать историю империи в свою собственную. Так, александриец Ориген, писавший в середине III века, истолковал классическую эпоху как предвестницу христианства и назвал таких ее представителей, как Сократ и Аристотель — глубоко интересовавшихся природой души и предметами того же ряда. — «христианами до Христа». Одновременно платоновский идеальный мир стал пониматься как символ христианского Бога–твор- ца. В начале IV века христианский богослов Евсевий в своем «Доказательстве в пользу Евангелия» утверждал, что «власть римлян достигла вершины точно тогда, когда случилось нежданное пребывание Иисуса среди людей, — во время обретения Августом власти над всеми народами». Среди христиан возникла мысль об особой миссии Христа как объединителя всех прежних философий и религий, пришедшего разрешить все противоречия, а также о том, что предназначением Христа в мире было не ниспровержение империи, а поучение и исцеление. Для христианства этим создавалась новая, менее мрачная и более открытая миру перспектива, и именно благодаря ей идеи Платона и Аристотеля не оказались отброшены с триумфом новой религии, а продолжили свою жизнь внутри церкви.
Тогда же, когда христианское богословие пыталось выстроить идейную перспективу, которая вбирала бы в себя греческую и римскую историю, философы греко–римского мира начали двигаться во встречном направлении. В середине III века александрийский философ Плотин открыл в Риме академию, в которой преподавал свою, оказавшуюся чрезвычайно влиятельной интерпретацию Платона. Эта философия, представляющая собой сплав платоновских, аристотелевских и стоических элементов, позже получила название неоплатонизма. Плотин утверждал, что все сущее с неизбежностью
