провел все оставшееся время до смерти в 430 году.
Прежде чем дать характеристику гиппонским сочинениям Августина, нужно понять контекст, в котором они были написаны. После смерти императора Феодосия в 395 году соглашения, заключенные имперскими властями с готскими поселенцами, вскоре были нарушены. Аларих, предводитель вестготов, посчитав себя оскорбленным отсутствием компенсации за службу, в 410 году возглавил поход на Рим, в результате которого бывшая столица была захвачена и разграблена. Имевшее огромное символическое значение, это событие стало лишь очередным симптомом общего упадка политической и церковной власти империи. Хотя не все «варвары» были захватчиками и не всегда они несли с собой разрушение, их растущее влияние уже изменило облик Западной Европы. Едва вестготы ушли из Италии, как другое германское племя, вандалы, вторглось в Западную Африку из Европы и начало продвижение вдоль побережья Средиземного моря к Гиппону и Карфагену.
Занимая пост в Гиппоне, Августин собственными глазами видел, как могущество и авторитет католической церкви приходят в упадок вместе с властью императора Западной империи — ее защиты и опоры. И вестготы, и остготы, и вандалы были приверженцами арианства, еретического учения, преданного анафеме на Никейском соборе. В отсутствие центральной власти пути развития западного христианства, как внутри, так и за пределами официальной церкви, становилось невозможно ни предугадать, ни, тем более, спланировать. Соперничающие христианские секты без стеснения навешивали ярлык еретиков на всех, кого вздумается, и Августин вполне серьезно полагал, что для него, не исключено, уготован мученический конец. Соответственно, в своих трудах он видел не упражнение в теоретизировании, а отчаянную битву за душу христианства посреди мира, погрузившегося в пучину распада.
Для всякого богослова, считал Августин, главной целью занятий должен стать ответ на вопрос «Откуда происходит зло?» Если Бог и благ, и всемогущ, то как зло могло появиться в этом мире? В такой формулировке мы видим Августина как восприемника метода абстракции, обязанного своим рождением Сократу и Платону. Идея о том, что есть некая абстрактная вещь, называемая «злом», которая противоположна вещи, называемой «благом», не приходила в голову другим людям в другие исторические времена —это изобретение постклассической Греции. Однако поверив в существование такой абстракции, Августин поставил себя перед необходимостью решить вопрос о ее происхождении. Манихеи уже дали ответ — злой бог и благой бог сосуществуют, — но Августину претил подобный «просвещенный фатализм». Он верил в то, что со злом должно бороться, а не просто его избегать.
Как бы то ни было, отказ от манихейства вновь привел Августина к проблеме истолкования Ветхого Завета. Как примирить историю еврейского народа, ведомого мстительным богом иудаизма, с платоновским бестелесным идеальным божеством, или с всепрощающим Христом? По мнению Августина, если от евреев требовалось неукоснительное соблюдение строгих законов, чтобы удержаться на верном пути, то остальные народы ничем не уступают евреям в пороке и слабости, и поэтому, чтобы держать их в узде, человечеству должны быть предписаны столь же строгие законы. «Уберите границы, созданные законами, и бесстыдная склонность людей вредить, их неодолимое желание потакать прихотям, возьмут свое в полной мере». Стало быть. Ветхий Завет— это руководство для всех времен и народов, а не только для древних евреев. Но откуда же возникла эта врожденная человеческая порочность? Ответом Августина стало учение, имевшее широкое хождение среди самых разных конфессий Римской империи, —учение о первородном грехе.
Для Августина Адам и Ева были существами, сотворенными в совершенстве, однако собственными действиями допустившими зло в мир. Их потомки могут жить добродетельной жизнью, однако все они несут в себе возможность обращения к злу и греху. Августина особенно беспокоила власть над человеком бесконтрольных сексуальных влечений — озабоченность, которая, возможно, уходила корнями во времена его собственного юношеского неблагоразумия. Вера в то, что на людях лежит некое несмываемое пятно, что в них заключена некая ущербность и порча, оказывалась серьезным подспорьем для всякого, кто в бурные периоды истории пытался объяснить избыток хаоса и страданий в окружающем мире.
Перед Августином стоял и другой, не менее трудный вопрос. Если мир полон зла и каждый человек запятнан злом, как должен жить христианин? Для латинской церкви этот вопрос в конечном счете сделался средоточием глубокого внутреннего разногласия — разногласия, так и оставшегося неразрешенным. Если адептов восточной церкви заставили отколоться от Рима споры, касавшиеся божественной сущности Христа и Марии, то потенциальный раскол западной церкви всегда был связан с вопросом о сущности христианской праведности.
В самом знаменитом произведении Августина, «О граде Божием», описывается человечество, которое разделено на жителей Вавилона, земного града, и жителей Иерусалима, града Божия. Вавилон будет разрушен в Судный день, Иерусалим же пребудет в вечности. Большинство христианских богословов соглашались с подобным разделом паствы, однако в связи с этим вставал вопрос о критерии, по которому будут отбираться «спасенные». У секты донатистов ответ был прост: они провозгласили избранными себя. Они верили, что нравственная чистота и соблюдение предписаний христианской религии позволят им отделиться от остального человечества и пройти сквозь врата града Божия. Именно в этом заключалось правило, которым, как следовало из их учения, следует руководствоваться христианину. Подобная узость приводила Августина в исступление: «Чем погрешил против вас христианский мир, который вы в своем безумии и нечестии отсекаете от себя?.. Чем миролюбие Христово погрешило против вас, что вы противитесь ему, отделяя себя от тех, кого проклинаете?» По вере Августина, только Бог может решать, кто будет спасен: на Него, далекого и всемогущего Бога, не в силах повлиять никакие законы морального суда, установленные каким?либо обществом или отдельным человеком. Думать иначе значит предаваться ереси.
Пелагий, богослов с Британских островов, живший в Риме в начале V века, в своих сочинениях излагал воззрения, близкие тем, что проповедовали донатисты. Согласно этим воззрениям, человеческая природа способна улучшаться и даже достичь полного совершенства через строгое соблюдение христианской веры, стремиться же к совершенству— обязанность праведного христианина. Ткким образом, целью всякого верующего должна быть жизнь монаха или аскета. Когда после 412 года «Исповедь» Августина получила распространение, Пелагий выступил с опровержением идеи первородного греха. Он не мог принять, что человеческое самосовершенствование сводится на нет неким отдаленным во времени событием и что первым греховным деянием Адама люди были обречены оставаться грешниками навечно. Один из его последователей, Юлиан Экланский, писал Августину: «Tы спрашиваешь, почему я не согласен с тем, что грех существует как часть человеческой природы? Отвечаю: это против вероятности и против истины; это против справедливости и благочестия; это представляет дьявола творцом людей. Это искажает и разрушает свободу воли… если говорить, что люди столь неспособны к добродетели, что в самом материнском чреве исполнены прошлых грехов».
Мысль о том, что грех Адама и Евы лег несмываемым пятном на все человечество, для рационально мыслящих христиан вроде Пелагия и Юлиана представлялась не только абсурдной, но и опасной. В ответ на доводы людей, которые с точки зрения интеллекта были его ровней, Августину пришлось сформулировать собственное видение жизни истинного христианина. Августина не интересовала нравственная чистота ограниченной группы — ни избранничество донатистов, ни монашеское совершенство пелагиан. Ему требовалось вероучение, которое было бы пригодно для всех христиан: для жены, родившей больше детей, чем она желает, и для мужа, которого одолевают помыслы об измене, для богача, которого иногда тревожит чувство вины за свое положение, и для бедняка, который мечтает о лучшей доле. В этом и состоял великий вклад Августина в христианство — он создал учение, в согласии с которым религия, основанная на признании всемогущего и мстительного Бога, могла исповедоваться людьми, недостойными Его любви. Произведший на свет столь невообразимый парадокс, Августин, который придерживался самых суровых взглядов на человеческую природу, сделался провозвестником нравственной терпимости. Тем не менее достижение это было куплено дорогой ценой. Если христианство должно объять всех и каждого — святого и грешника, монаха и купца, спасенного и проклятого. —тогда что же такое христианская жизнь?
Чтобы ответить на этот вопрос, Августин прибег к сочиненному платониками образу бесконечно далекого Бога, для которого человечество представляет собой чрезвычайно
