семейного состояния и феномен влиятельной гильдейской организации являлись неотъемлемыми чертами североевропейских городов, однако нигде, кроме Италии, они не набрали такую силу и нигде не носили такой политизированный характер.
Эпоха пополанских режимов в XIII веке стала временем крупнейшего роста населения и экономики итальянских городов. Волна энергичной деятельности захлестнула образование, государственные финансы, военное строительство на основе гражданского ополчения, политику, архитектуру, изобразительное искусство и литературу. К 1300 году уровень грамотности в Италии был выше, а образование распространено более широко, чем в любом другом европейском регионе. Расширение поля деятельности гражданской администрации и числа задействованных в ней лиц сопровождалось бурным всплеском обучения арифметике, счетоводству, коммерческой латыни и праву. Среди граждан твердо укоренилось чувство общей причастности к политическому управлению. На рубеже XIII и XIV веков в Италии насчитывалось около 300 городов. функционировавших фактически как независимые государства.
Вторая половина XIII и начало XIV века ознаменовались не только политическими и социальными, но и художественными новациями. Внезапный рост денежной массы, населения и размера городов, проникновение политики в повседневный быт, увеличение числа людей, умеющих читать и писать, напряженные отношения между благородным и ремесленным сословием, неугомонное кипение городской жизни — все это порождало ощущение ненадежности и сиюминутности бытия, сочетавшееся с пьянящим вкусом власти. Именно в этот период цеховая продукция средневековых мастеров — тех, что строили и расписывали храмы, сочиняли и исполняли баллады и устные истории — впервые начала превращаться в произведения художественного творчества. Поэт Данте Алигьери (1265– 1321) служил на высоких должностях во Флорентийском государстве, прежде чем в 1302 году был изгнан из города политическими противниками. Он представляет собой замечательный пример творца, являвшегося верным сыном своего времени и в то же время с презрением отзывавшегося о многих его отличительных чертах. Поэзия Данте исполнена отвращения к расцветавшей материалистической культуре позднесредневековой Флоренции и ее изоляционистскому «патриотизму». Он жаждал вернуться к идеалу единой империи на земле под началом единого и ответственного перед Богом правителя. В то же самое время он писал на тосканском наречии и пытался создать общий итальянский язык, чтобы стихи и другие сочинения его времени были понятны всем. Именно этому особенному сплаву вечности и повседневности, нашедшему выражение в письменной стихотворной форме, принадлежит заслуга нового утверждения европейской литературы как искусства, и именно ему Данте обязан собственной славой.
В 1303 году Энрико Скровеньи, падуанский купец, заказал художнику Джотто ди Бондоне (1266–1337), который был почти ровесником Данте, серию фресок в память о своем недавно усопшем родителе. Вышедшие из?под руки Джотто фрески, посвященные теме жизни и страданий Христа, несли в себе целый рад смелых нововведений. Уже то, что в запечатленных библейских сценах принимали участие простые итальянцы, а сами сцены разворачивались на фоне вполне обычного итальянского пейзажа — к примеру, «Оплакивание Христа» могло происходить где?то на обочине дороги в предместье Падуи, — было достаточно непривычным: главным же новшеством явилось то, что и люди, и сцены выглядели «как в жизни». Изображая «реальность», Джотто опирался на знакомство с византийской техникой, однако западная живопись его усилиями оказалась в совершенно новом творческом пространстве. Способность Джотто создавать иллюзию трехмерности обозначила радикальный перелом в традиции итальянского искусства — настолько радикальный, что понадобилось еще 70 лет, чтобы другие художники научились успешно применять этот прием.
Работа Джотто по заказу семьи Скровеньи стала примером и других замечательных новшеств. Во–первых, двумя сторонами договора здесь выступили богатый купец, стремящийся обрести культурный статус (отец Скровеньи был признан виновным в ростовщичестве, поэтому семья не получила разрешения на христианское погребение), ихудоясник, стремящийся отобразить в своем искусстве повседневный быт обыкновенных людей, — в дальнейшем такому союзу суждено было стать катализатором множества творческих достижений. Во–вторых, как и в случае с Данте, поразительное мастерство Джотто довольно скоро снискало его имени широкую славу, а ему самому — многочисленные заказы по всей северной Италии.
Повторное открытие классического мира считается ключевым моментом Ренессанса. Данте сделал римлянина Вергилия своим проводником по аду и чистилищу, другой выдающийся поэт, Петрарка (1304–1374), показал себя творческим переосмыслителем римской литературной классики. Древние латинские тексты, как и заброшенные римские колонны, акведуки и амфитеатры, всегда оставались чертой итальянской реальности, однако они казались осколками чуждого и не привлекательного мира. Художники, вновь нашедшие им применение, вовсе не пытались воскресить прошлое — они лишь оглядывались вокруг в поисках инструментов и средств, способных помочь справиться с вызовом настоящего. Представители образованной мелкой знати и ремесленники, воспитанные в эпоху пополанских режимов, старались понять, что им делать с миром, который шатался у них под ногами.
Превосходное выражение внутренней дилеммы, с которой столкнулся этот образованный класс, мы находим в творчестве Джованни Боккаччо (1313–1375). Его сборник «Декамерон» состоит из рассказов об обычных людях, рассказов, за которыми, по уверению автора, проводили время флорентийцы, спасавшиеся в деревне от бушевавшей в 1348 году чумы.
Боккаччо не интересуют религиозные сюжеты, подвиги святых или героев и даже романтическая любовь—его внимание привлекают того рода повествования, которым люди предаются ради собственного развлечения и увеселения. Названия двух историй из «Декамерона» дают вполне точное представление об интонации и содержании всей книги: «Мазетто из Лампореккио, прикинувшись немым, поступает садовником в обитель монахинь, которые все соревнуют сойтись с ним» и «Брат Чиполла обещает некоторым крестьянам показать перо ангела, но, найдя вместо него угли, говорит, что это те, на которых изжарили Сан Лоренцо». Разумеется, люди всегда развлекали себя подобными грубыми и непочтительными анекдотами, однако до Боккаччо никто и не думал их записывать. Своими сочинениями Боккаччо удовлетворял определенную потребность — не потребность собиравшихся в таверне за выпивкой крестьян, остававшихся в рамках устной традиции, но потребность образованных флорентийцев, оторванных от своих корней и ощущавших растерянность в мире, где общинные устои и солидарность все чаще отступали перед натиском амбициозного индивидуализма.
Перемены в живописи и литературе сопровождались столь же серьезными переменами в архитектуре. Новые концепции обустройства городов, возникшие в эпоху пополанских режимов. привели к рождению в Италии национальной городской архитектуры, особенно проявившейся во всем, что касалось открытых пространств и общественных зданий. Дворец дожей в Венеции, начатый в 1309 году, являет превосходный пример расположенной на первом этаже открытой сводчатой галереи, или лоджии, а церковь Орсанмикеле во Флоренции была первоначально построена в 1304 году как просторный торговый зал с открытыми сторонами и лишь несколько десятилетий спустя обнесена стеной. Как дополняющий элемент пространства площадей, принцип открытости, это детище эпохи popolo, применялся итальянскими архитекторами на протяжении следующих семи столетий — он воплотился в таких шедеврах, как детский приют Оспедали дельи Инноченти во Флоренции, спроектированный Брунеллески, в нескончаемых колоннадах центра Болоньи, в бесчисленных гильдейских залах собраний, коллегиях и мостах; он порождал и усиливал ощущение города как общинного пространства. Мы по привычке ассоциируем северную Италию с эпохой Возрождения, однако сама фактура североитальянских городов, включая многие из их прекраснейших построек, была продуктом предшествующей пополанской эпохи — когда контроль за жизнью города отняли у знати и передали в руки горожан.
Правление пополанов подошло к концу, потому что они не сумели приспособиться к непрерывно возникающим новым обстоятельствам, изменявшим жизнь итальянских городов. Избирательная база popolo, намного превышая по своему охвату аристократические коммуны, была тем не менее ограничена пятилетним цензом оседлости, членством в гильдиях, владением собственностью и уплатой налогов. Эти обязательные условия исключали из числа граждан большую массу чернорабочих и новых иммигрантов, продолжавших прибывать в города, и поэтому во времена политических волнений пополанские цеха не могли рассчитывать на поддержку тех, кого они сознательно отстранили от возможности участвовать в самоуправлении.
