штанов может быть три или четыре штанины. А что, поймал какую-нибудь четвероногую тварь, сшил на неё штанишки — и пусть бегает. А вот на осьминога штанов уже не сошьёшь. Осминог-многоног.
Вилы в руках Вериса с тремя штыками. Так и называются — тройчатки. Даже в литературе упоминание есть: «Хорошо с топором, недурно с рогатиной, а всего лучше вилы тройчатки: француз не тяжелее снопа ржаного». И опять загадка: зачем поднимать на вилах француза? Француз от слова «франтить» — франт, щёголь, изысканный модник. Французский язык, разумеется, никакой не язык, а манера разговаривать, принятая среди франтов: «Ах, мадам, я вами ошарманен, и такой адмирабль в чувствах, что я балдею!»
Что-то свистнуло у самого уха, заставив вздрогнуть и втянуть голову в плечи.
Перед засекой тянулась мокрая проплешина, кусты здесь были повырублены и стащены в колючий вал. И вот там, на открытом пространстве появились знакомые фигуры попрыгунчиков. Они бодро шлёпали по болоту, у каждого в руках была стрелялка, а из-за плеча торчала рукоять какого-то режущего приспособления: сабли, шашки, ятагана, кончара, палаша, тесака или катаны — Верис не мог точно сказать. Зато он ясно понял, что сейчас произойдёт: сработают стрелялки, затем попрыгунчики выхватят свои железяки и примутся убивать.
Мыслеритм: «Оп-оп! Бей-бей!..» — был слышен едва ли не простым ухом. А сельчане стоят, держат в руках бесполезные вилы, словно собрались раскидывать единственную преграду, оставшуюся между ними и убийцами.
Струнно сработала стрелялка в руках бородатого Клааса, один из попрыгунчиков упал лицом в ржавую воду, но остальные продолжали бежать, высоко вздёргивая ноги.
«Оп-оп! Мы — круть! Ух, ты! Бей-бей!..»
Потом с той стороны почудилась мысленная команда: «Пли!» — солдаты разом выпустили тучу стрел, Верис почувствовал, как что-то тупо ударило в плечо, а земля подвернулась под ногами, и Верис упал, выронив вилы, которыми так и не начал пользоваться.
Попрыгунчики приближались, мысли их столь несомненны, что не надо быть телепатом, чтобы представить, как атакующие полезут на засеку, затем обрушатся на деревенских и начнут кромсать их своими резаками.
«Оп-оп! Бей-бей!» — пульсировал боевой ритм.
Тогда Верис сделал единственное, что мог — кинул навстречу бегущим картину правды.
Нет блистающих франтоватых воинов, нет славной победы над жалкими варварами, а есть болото, гнус, угрюмые люди, которым некуда бежать, и поэтому они будут драться. А вилы в их руках — страшное оружие, особенно, когда противник путается в колючках и не может сражаться. Есть страх, боль, усталость и снова страх и боль, чужие и свои, свившиеся в один исполинский бич, с оттяжкой хлестнувший разом по всей шеренге и по каждому из атакующих.
Не добежав нескольких шагов до засеки, попрыгунчики развернулись, спотыкаясь и падая, кинулись прочь. Бежали, утеряв всякую молодцеватость, размахивали руками и нестройно голосили:
— Оу!.. Облом! Облом!..
Приподнявшись на локте, Верис смотрел им вслед.
Больно, да? Так это всего лишь наведённая боль. Вот когда палка с молибденовым наконечником на самом деле вопьётся в живое тело, это будет больно.
— Облом!.. Оу!.. Облом!
Атака отбита.
Когда последний из бегущих скрылся за кустами, Анита, так и не выпустившая из рук вил, обернулась и испуганно вскрикнула:
— Ой! Да ты никак ранен!
Верис не отвечал. Мир плыл перед глазами, тупая ломотная боль заполняла всё естество, а то, что в таком состоянии пришлось наносить ментальный удар, ничуть не улучшало самочувствия.
— Да что ж это деется!? — причитала Анита, суетясь, вокруг упавшего. — Ведь говорила тебе — не стой на виду!
Ничего такого Анита не говорила, но Верис не мог возразить, провалившись в беспамятство.
Дед Мирча был стар. Если бы Верис к тому времени уже видел вечную книгу со «Сказкой о рыбаке и рыбке», он, несомненно, обратил бы внимание на глубинное сходство Мирчи и нарисованного старика. Но покуда он стоял и слушал непонятный разговор деда с бородатым Клаасом, который доставил Вериса в селение болотных варваров.
— Вот, привёл. Кто таков — не понять. Говорит, но западает. А так — смирный, драться не пытался.
— Где его нашёл? — чуть слышно обронил дед.
— Сам вылез. Прямиком на мою секретку. Я его издаля приметил. Пристрелить хотел, да раздумал. Идёт, что дурманом окормленный, руками машет, сам с собой балаболит. Ничего не понять, но, вроде, по- человечески. Ну, я и не стал сразу стрелять, а сюда приволок. Вот он, судите.
— Правильно приволок, — дед Мирча кивнул. — Рассудим.
Он повернулся к Верису и, возвысив голос до дребезжащего тенорка, вопросил:
— Кто таков?
— Я Верис, — сказал Верис.
— Это хорошо, — согласился Мирча, вновь чуть слышно. — А откуда ты, Верис, взялся?
Вот он, вопрос, на который никак нельзя отвечать!
— Не знаю, что и сказать — совершенно дурацкая фраза. Если не знаешь — зачем говорить? Но, с другой стороны, от тебя ждут ответа, и бородатый конвоир стрелялку покуда не убрал.
— Не помнишь, что ли?
— Помню кое-что, — сказал Верис, не покривив душой, ибо то, что осталось в памяти после потери связи с программой, другого наименования кроме «кое-что» не заслуживало.
— Понятно.
Что именно было понятно старейшине, Верис не знал, но переспрашивать не решился. Не то время, не та ситуация, чтобы вопросы задавать. Сейчас спрашивают его.
— Как среди кучников жил — помнишь?
— Помню.
— Это хорошо, что помнишь. И что тебя там делать заставляли?
— Ничего, — честно отвечал Верис, не видя всей несуразности своего ответа. — Ходил да смотрел, а сам ничего не делал.
Дед Мирча покивал согласно и вновь спросил:
— И кормили за так?
— Кормили. Что ж мне, с голоду помирать?
— Чего сбежал тогда?
А, в самом деле, чего сбежал? Не сознаваться же в плагиате с античной комедии; дед Мирча, поди, и слов таких не ведает, для него ревизор — тот, кто ревёт, зорит, да орёт. А может, оно и впрямь так, разве что не зорит ревизор, а зрит.
— Скучно стало, — сказал Верис меньшую правду. — Словом не с кем перемолвиться, вместо слов у них одни междометия.
Междометия — то, чем метят между словами — эмоциональные реперные точки, не несущие позитивного смысла.
Дед Мирча либо понял сказанное, либо просто привык слышать чуднЫе слова и не удивляться им. Он ничего не переспросил, а задал новый вопрос:
— А у нас, что собираешься делать? Мы за так кормить не станем.
— Чем скажете, тем и буду заниматься, — покорно сказал Верис.
Тоже, вот, странное слово: «покорный» — тот, кого можно безнаказанно корить, укорять, а порой и карать. Вокализм другой, но корень-то самый тот. На укоры Верис был согласен, а на кары — нет, и потому добавил:
— А не позволите у вас остаться, дальше пойду.
