— Что я должен с ними делать? — спросил я. дет Он ответил, что в них был бы некоторый толк, если
бы мы побольше считались с местными советами. «В противном случае, — цинично заметил он, — вы можете бросить их в корзину».
Троцкий, несмотря на то что он был в отчаянии от отношения союзников, держался попрежнему дружески.
— Как раз теперь, когда мы накануне вступления в войну, — говорил он, — союзные державы делают все на руку немцам. I
В истории иудеев, которая в то время — не бе» основания — была моим обычным чтением на ночь, я прочел молитву БарКохба, иудейского «Сына Звезды», 1 который во время борьбы с римлянами в 132 году молил ся так: «Молим тебя не помогать нашим врагам: нам твоя помощь не нужна». Это были почти те же слова, с которыми Троцкий обращался ко мне ежедневно.
В это время я имел однажды случай убедиться в физической смелости Троцкого.
Я разговаривал с ним в военном комиссариате на площади позади храма Спасителя. Вдруг в комнату вле тел его помощник в состоянии совершенной паники. Сна ружи собралась огромная толпа вооруженных матросов. Им не платили жалованья, или оно было недостаточно. Они желали видеть Троцкого. Если он не выйдет, они разнесут дом.
Троцкий тотчас же вскочил со сверкающими глазами и вышел на площадь. Я наблюдал сцену из окна. Он не сделал попытки уговорить матросов. Он обрушился на них с яростной руганью. Это были псы, недостойные флота, который сыграл такую славную роль в револю ции. Он рассмотрит их жалобы. Если они справедливы, они будут удовлетворены. Если нет, он заклеймит их, как предателей революции. Они должны вернуться в казар
мы, или он отберет у них оружие и лишит их прав Матросы поплелись обратно, как побитые дворняжки а Троцкий вернулся ко мне продолжать прерванный разго вор. Был ли Троцкий другой БарКохба? Во всяком случае, он был очень воинственным.
Ленин, которого часто видел Робине, охранялся луч ше, но он тоже готов был на многое, чтобы обеспечить дружественное сотрудничество с союзниками.
Другие комиссары тоже давали доказательства дру жественного отношения. Я завязал прекрасные деловые отношения с Караханом, который вместе с Чичериным и Радеком составлял триумвират в большевистском нарко минделе. Армянин, с черными волнистыми волосами, с выхоленной бородой, это был Адонис большевистской партии. У него были прекрасные манеры. Он был велико лепный знаток сигар. Я никогда не видел его в дурном настроении и за все время нашего контакта, даже когда я был объявлен шпионом и убийцей его коллегами, я не слышал от него ни одного неприятного слова.
Из этого не следует, что он был святым. Он обладал коварством и хитростью своего народа. Дипломатия бы ла его сфера.
Но Радек был нашим любимцем среди комиссаров. Еврей, его настоящее имя Собельсон, он был в некотором смысле гротескной фигурой. Маленький человек с огром ной головой, с торчащими ушами, с гладко выбритым лицом (в те дни он еще не носил этой ужасной мочалки, именуемой бородой), в очках, с большим ртом с желты ми от табака зубами, в котором всегда торчала большая трубка или сигара, он всегда был одет в темную тужурку, галифе и гетры.
Он был большой друг Рэнсома, корреспондента «Манчестер гардиан», и через Рэнсома мы близко его узнали. Чуть ли не каждый день он заходил ко мне на квартиру, в английской кепке, лихо сидящей на голове, с жестоко дымящей трубкой, со связкой книг под мышкой и с огромным револьвером, торчащим сбоку. По внешно сти он был нечто среднее между профессором и бан дитом.
В блеске его ума, во всяком случае, можно было не сомневаться. Это был виртуоз большевистского журна лизма, и его разговор был так же блестящ, как и его передовицы.
Послы и иностранные министры были мишенью для
его острот. В качестве заместителя комиссара по ино странным делам он принимал послов и министров во второй половине дня, а на следующее утро под прозрач ным псевдонимом Umtor он атаковал их в «Известиях» Это был Пук, полный коварства и очаровательного юмора. Это был большевистский лорд Бивербрук
Когда приехало немецкое посольство, он всячески испытывал терпение представителей кайзера, так как в те дни, во всяком случае, этот маленький человечек был свирепым антигерманистом. Он присутствовал в Брест Литовске, где с особым удовольствием пускал дым своей скверной ситары в физиономию генерала Гофмана. При всяком удобном случае он голосовал против мира Вспыльчивый и непосредственный, он раздражался обуз дыванием, которому время от времени его подвергали более осторожные коллеги. Когда он приходил к нам и получал полфунта морского табака, он с неподражаемой легкостью высмеивал свои огорчения. Его сатиры были направлены на всех и на все. Он не щадил никого, даже Ленина, и во всяком случае не щадил русских. Когда мир был ратифицирован, он чуть ли не со слезами восклицал: Боже! Если бы в этой борьбе за нами стояла другая нация, а не русские, мы бы перевернули мир.
Он был невысокого мнения как о Чичерине, так и о Карахане. Чичерин — это старая баба, а Карахана он изображал ослом классической красоты.
Он был увлекательный и интересный актер и считался опаснейшим пропагандистом из всех возникших из боль шевистского движения.
Первые два месяца нашего пребывания в Москве Ро бине и я пользовались привилегированным положением. Мы свободно виделись с разными комиссарами. Нам даже разрешалось присутствовать на некоторых совеща ниях Центрального Исполнительного Комитета. Одна жды мы отправились слушать прения по вопросу о новой армии.
В те дни большевистский парламент устраивал заседа ния в главном ресторане гостиницы «Метрополь», кото рая была переименована в Дом Советов. Депутаты сиде ли рядами на стульях, как в концерте. Разные ораторы выступали с маленькой трибуны, с которой *?глато капельмейстер Кончик услаждал бесчисленные оуржуа зные души рыданиями своей скрипки. На этот раз, конеч но, оратором был Троцкий. Как оратордемагог, 1роц
кий производит удивительно сильное впечатление, пока он сохраняет самообладание. У него прекрасная свобод ная речь, и слова льются потоком, который кажется неиссякаемым. В разгаре красноречия его голос подобен свисту.
В этот вечер он был в ударе. Это был человек дейст вия, докладывающий первый успех своего великого начи нания — создания Красной армии. Было достаточно оппозиции (в марте и апреле в ЦИК еще входило не сколько меньшевиков), чтобы вызвать в нем отпор, но не титпить его самообладания, и он разбивал своих оппо нентов с решимостью и ясным удовольствием. Он вызвал необыкновенный энтузиазм. Его речь была, как объявле ние войны. Сам он казался воплощением воинственной ненависти.
Прежде чем открылись прения, нам с Робинсом пода ли чай с бисквитами и представили разным комиссарам, с которыми мы еще не встречались. То были: с мягкими манерами и бархатной речью Луначарский; Бухарин, ма ленький человек с большим мужеством и единственный большевик, не боявшийся критиковать Ленина или скре щивать с ним шпаги в диалектической дуэли; Покров ский, известный русский историк; Крыленко, эпилептиче ский дегенерат, будущий общественный прокурор и са мый отталкивающий тип из всех, с кем мне когдалибо приходилось встречаться среди большевиков. Эти четыре человека, вместе с Лениным и Чичериным, были чистым русским элементом в этой мешанине из евреев, грузин, поляков и прочих национальностей.
Во время прений мы сидели за боковым столиком с Радеком и Гумбергом, американским евреем, помощни ком Робинса. Ленин входил в зал несколько раз. Он подсел к нам и поболтал с нами несколько минут. Он был, как всегда, в хорошем настроении — и по правде сказать, я думаю, что из всех этих общественных фигур он отличался наиболее уравновешенным темперамен том — но участия в прениях он не принимал. Единствен ное внимание, которое он оказал речи Троцкого, было то, что он слегка понизил голос в разговоре с нами.
Было здесь еще два комиссара, которых я в тот вечер встретил впервые. Один — Дзержинский, глава ЧК, чело век с корректными манерами и спокойной речью, но без тени юмора в характере. Самое замечательное — это его глаза. Глубоко посаженные, они горели упорным огнем
