улицам в рубахах. Такое фантастическое предложение могло зародиться только в изобретательном воображении Рейли. Я засмеялся над опасениями Пуля. Позднее я ближе узнал Рейли, чем в то время, но мое мнение о его характере не изменилось. Ему было тогда сорок шесть лет. Это был еврей, я думаю, без капли британской крови. Родители его были родом из Одессы. Его настоящее имя Розенблюм. Фамилию Рейли он принял, взяв имя своего отчима, ирландца Калла гая. Как он сделался английским подданным, я не знаю до сих пор. До войны он провел большую часть жизни в С.Петербурге, зарабатывая крупные суммы в качестве маклера по различным торговым делам. Это был человек с громадной энергией, очаровательный, имевший боль шой успех у женщин и весьма честолюбивый. Я был не очень большого мнения о его уме. Знания его охватывали большую область от политики до искусства, но были поверхностны. С другой стороны, мужество его и презре ние к опасности были выше похвал. Капитан Хилл, его соучастник в опасном плане остаться в Москве после нашего отъезда, был человеком, лояльность которого была вне подозрений. Он был так же храбр и смел, как и Рейли. Порусски он говорил так же хорошо. Если была двойная игра со стороны Рейли, Хилл вряд ли смог бы ее не обнаружить. Как ни смехотворна была история о двойной игре Рейли, я узнал, что через Пуля она дошла даже до Лондона. Два месяца спустя я приехал в Англию и со всей убежденностью поручился за Рейли перед Ми нистерством иностранных дел, когда этот удивительный человек, будучи на волосок от смерти, наконец добрался до Бергена после целого ряда приключений.
Хотя я никогда не сомневался в верности Рейли со юзникам, я никогда не был уверен, не уверен и сейчас, как далеко он зашел в своих переговорах с латышами. Это был человек наполеоновской складки. В жизни его героем был Наполеон, и одно время у него была одна «лучши* в мире наполеоновских коллекций. Он видел себя орошенным в России, и перспектива свободы действия вну шила ему наполеоновские замыслы. В последующих раз говорах он всегда отрицал большую часть большевист ских утверждений. По его теории Берзин и другие латы ши, которых он знал, вначале искренно не хотели сра жаться против союзников. Когда они поняли, что интер венция союзников не серьезна, они отшатнулись от него и выдали его, чтобы спасти свои шкуры. Как бы то ни было, так называемый союзнический заговор должен был иметь для нас серьезные последствия.
Любопытна дальнейшая карьера Рейли. По возвраще нии в Англию он поспешно договорился с мром Черчил лем и сторонниками послевоенной интервенции и уехал на юг России в качестве английского агента при армии Деникина. Когда эта авантюра окончилась крушением, Рейли объединился с Савинковым, осаждавшим в это время государственных деятелей Англии и Франции про сьбами о поддержке так называемого «зеленого» движе ния. Рейли, расходовавший деньги с расточительностью, исчерпал на Савинкове свои финансовые ресурсы. Стес ненный в средствах, он предпринял последнюю отчаян ную попытку поправить свои дела и отправился в 1926 году в Россию с какимто контрреволюционным планом, как говорят, организованным бывшими гвардейскими офицерами. Его дальнейшая судьба неизвестна с досто верностью. Большевики объявили, что он был застрелен при попытке перейти финляндскую границу. По имею щимся сведениям, он попал в большевистскую западню: его гвардейские офицеры, с которыми он познакомился за границей, были на самом деле агентами ЧК, он был отвезен на дачу около Москвы и там убит.
После этого длинного отступления, которое, насколь ко я знаю, содержит истинную правду о так называемом заговоре Локкарта, я должен вернуться к моему собст венному положению в Москве. Сообщение о заговоре союзников появилось в русских газетах третьего сен тября. Несмотря на всю серьезность обвинений, я был оставлен на свободе на этот день. Позднее я узнал, что в официальных большевистских кругах было большое раз ногласие в мнениях относительно того, как со мной поступить. Было несколько комиссаров, которые не мо гли переварить целиком всю чекистскую историю, на следующий день я решил опять отправиться к Карахану и еще раз просить за Муру, которая все еще была в тюрьме. Он встретил меня дружелюбно. Я сказал ему что вся история в советской прессе была сплетением лжи и он добродушно засмеялся. '
— Вы теперь знаете, — заметил он, — что мы терпим от ваших газет.
Однако он не особенно обнадеживал относительно Муры, и, решившись на отчаянное средство, я решил отправиться к самому Петерсу. Из русского Комиссариа та иностранных дел я отправился на Лубянку и попросил разрешения его видеть. Просьба моя вызвала некоторое волнение и перешептывание между часовыми в прихожей Добиться разрешения войти заняло у меня около получа са, а получить пропуск к Петерсу — еще дольше. Когда он меня принял, я сразу набросился на него с заявлениями насчет Муры. Я сказал ему, что заговор — это надува тельство и он сам это знает. Если даже во всем есть хоть крупица правды, то Мура ничего об этом не знала. Я просил немедленно ее освободить. Он терпеливо меня выслушал и обещал, что мое заявление о ее невиновности будет принято во внимание. Потом посмотрел мне прямо в лицо. «Вы избавили меня от хлопот, — сказал он. — Мои люди ищут вас в течение целого часа. У меня имеется приказ о вашем аресте. Ваши английские и фран цузские товарищи все уже под замком». Последние слова были не вполне точны. Некоторые из них избежали заключения способом, который оказался единственным комическим эпизодом нашего позорного положения. Об этом я расскажу позднее. Что же касается меня, то на этот раз я уже понастоящему попал в тюрьму.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Заключение мое длилось ровно месяц. Его можно разделить на два периода: первый продолжался несколь ко дней и был отмечен неудобствами и страхом; второй, длившийся двадцать четыре дня, можно назвать перио дом сравнительного комфорта, сопровождаемого ост рым душевным напряжением. „лвлгп
На Лубянке, 11, в бывшем помещении Страхового общества, я сидел в комнате, которая была предназначе на для регистрации и предварительного допроса второ степенных преступников. В ней было три окна, два из них выхолили во внутренний двор. Обстановка стола, деревянных стульев, crarx)ro^c™!!L ^ т на котором, если мне везло, ра^^Жспа^0^8' я спал на полу. Однако самое тя»3™. и' Обычно в том, что комната никогда ^m^S^STT0 темной. Все время дежурили две? ча^^ p^f0* ¦ ших комиссаров, в пользовании которых оьиПог^™' не прекращалась ни днем ни ночью. Вг^цд^^ это были латыши или русские матросы. Ht^o^f^l настроены довольно дружелюбно. Они рахсмат^нмлн меня с особым интересом, иногда разговарив^сГмной и давали мне читать «Известия». Другие были грубые враждебны. Ночью за мной присылал Петере и я ггодвет? гался насмешливому допросу. Я не могу сказать чтТон обращался со мной плохо. Желание спать было тяжелым испытанием, и меня утомляли его ночные допросы По большей части это были настойчивые предложения сооб щить ему всю правду в моих же собственных интересах Он говорил, что мои товарищи уже сознались (один из французских агентов написал антисоюзническое письмо, напечатанное в большевистской прессе), и Петере предла гал мне сделать то же, если я хочу избежать передачи моего дела в Революционный трибунал. Он не был, однако, ни груб, ни даже невежлив. Наши отношения заключенного и тюремщика были приятны. Он сам был женат на англичанке, которую оставил в Англии. Его, казалось, интересовал мой роман с Мурой. Иногда он заходил ко мне в комнату и осведомлялся, хорошо ли меня кормят. Пища — чай, жидкие щи и картофель была непитательна, но я не жаловался. На второй день он принес мне две книги для чтения: Уэллса «Мистер Брит линг...» и Ленина — «Государство и революция». Моим единственным утешением были официальные большевистские газеты, которыми меня снабжали мои тюремщики с радостью пропагандистов. Конечно, что касается моего личного дела, газетные сведения Ьыли далеко неутешительны. Они были все переполнены заго вором Локкарта. Печатались многочисленные резолю ции, принятые комитетами рабочих, Ф6У™'1%*'? до мной и смертного приговора. »'д ное место и иностранным ^ментар^попоъо^зто вора. В особенности германская '^™*™*0*$. Должное. Во время войны она сильно ных же обвинений в недипломатическом поведении, бенно в деле Палена, а теперь она воспользовалась боль шей частью приписываемых нам проступков, называя их наиболее скандальными в истории дипломатии Были также неутешительные отчеты о победах большевиков над чехами и союзниками и еще более грозные сведения о терроре, развернувшемся вовсю. Все эти подробности не могли рассеять мою тревогу. С самого первого дня моего заключения я решил, что', если Ленин умрет, моя жизнь не будет стоить ни гроша. Меня могло спасти только одно: из ряда вон выходящая победа союзных войск во Франции. Зная пристрастие большевиков к миру какой угодно ценой, я чувствовал, что такая победа может смягчить обращение со мной большевиков. А «Известия», к моей радости, содержали не только бюллетени о здоровье Ленина, но и новости о положении на западном
