- Я согласен на ваши условия. Будь вы прокляты.
И на четвереньках выбрался из-под стола.
Сцена, кабинет. Общий, средний. диалог “восьмерка”
В директорском кабинете “Праха” Ян Шпачек, ругаясь под нос, плеснул в походную складную стопку дешевого коньяка - клопомора, других марок не признавал.
На сквозняке шелестели завернувшиеся рулоны старых афиш.
На одной из них стоматологически оскалилась старлетка Три Креста.
Шпачек выхлебал стопку досуха досуха.
Зажег керосинку и хмуро буркнул никому: “Не-при-ят-нос-ти.”
И только сейчас заметил певичку Три Креста.
Она сидела в углу, уставив на Шпачека зареванные глаза - длинные борозды дешевой туши ползли до скул.
Правая ладонь стягивала разорванную выстрелом небогатую мякоть предплечья.
Сползла лямка платья. Между пальцами, как повидло, выдавился кровяной сгусток.
Ян Шпачек понимал в ранах.
Десять лет назад, в декабре, он тащил на руках к карете скорой помощи солистку, неудачно сделавшую аборт, при помощи горячей ванны с горчичным порошком и крючка от гардеробной вешалки.
На липкую клеенку в экипаже он положил теплый труп и навсегда запомнил, как пухлые яркие кляксы отсрочили их короткий путь по снежной крупе.
Памятен был и блевотный плеск, с которым прислуга опростала горчичную воду из таза в помойную яму, где в конечном итоге окажется всё - парики, бенефисы, вытравленные плоды, ресторанные объедки и программки отгремевших ревю
У Яна Шпачека в тот давний день были все основания нести на руках эту женщину.
Она тоже любила петь спиной к залу. У нее тоже не было голоса. Она тоже стриглась коротко, как тифозная и отзывалась на имя “Жан”.
Ян Шпачек оценил рану Три Креста, как пустячную, больно стиснул пальцами её впалые щеки.
- Полиция? - спросила певичка и уронила измаранную руку.
Предплечье было ссажено и обожжено пулей.
Шпачек кивнул.
- Помоги. Мне нужно уйти. - Три Креста повела глазами - сверкнула в зрачке строчная свечечка отчаяния и бешенства.
- Это не моя печаль, девочка. - пианист огладил ее ключицы. Три Креста приластилась скулой к его ладони.
Встала, плотно прижавшись лопатками к дешевым обоям с букетами, и повторила не своим голосом, низким и слабым одновременно:
- Помоги!
Она медленно сволокла с макушки на лоб черное каре парика, обнажилось белое сало пробора, прямо подбритые английские виски.
И довершила дело, сильно рванув перед шелкового платья на плоской бледной груди с редкими темными волосками.
Ян Шпачек вытер ладонь о жилетку и сказал:
- Жаль.
Смена кадра. Общий план. Сверху.
Заспанный полицейский отряд уже вступил в парадные двери “Дома Праха”…
- Всем оставаться на местах.
На балконах зажглись тусклые пристальные фонари.
Кабинет. Средний.
- Почему ты не сбежал сразу? Ты врешь, тебе не нужна моя помощь. Зачем ты пришел ко мне? Где твоя одежда?
- Бросил в женском сортире. Пан Шпачек, я должен был попрощаться. - ответил Альберт - Я благодарен вам, как никому. Вы играли, я пел. Я был очень счастлив. Теперь всему конец.
- Всему конец - согласился Шпачек и глазами показал на приоткрытое окно. - Не ломай комедию.
Директор откинул одну из афиш, за ней открылся черный электрический рубильник.
Шпачек крепко дернул вниз веретено рукояти.
Дом Праха ослеп.
Шпачек ценил прогресс и убил на электрификацию заведения немалые деньги - его дом был третьим в Городе на Реке после губернаторского дворца и крупного универмага, куда провели долгожданное
