Встал.
В кукольном поклоне кивнул белым лбом. И ушел за правую кулису.
Умница-осветитель убрал со сцены весь свет - так задергивают зеркало в доме покойника.
Затемнение. Общий план.
В гардеробе записные трусы, оберегая нервических дам-декольте, рвали у обслуги из рук пальтишки и шарфы.
- К чертовой матери отсюда!
Крупный план. Зал:
Старуха за угловым столикам качнула высоким шиньоном, глянула под скатерть, где скорчился перепуганный “гимназист” и вдруг затрещала в ладоши, как хлопушка в сумасшедшем доме:
- Хорошая программа. Весело. Выше ножки! Выше!
- Гадина! - шепотом произнес “пассажир”
В руках его остывал отрыгнувший пулю револьвер.
Перед глазами сумасшедшего еще маячил газовый синеватый блеск силуэта певички по имени Три Креста, так бывает, если пристально смотреть на свечу, а потом зажмуриться.
Ему было, что сказать в пустоту:
И он сказал тут же, внятно, как в рупор:
- Сукин сын. Тапетка. Бардаш. Не больше, чем ничего. - он непристойно затолкал дуло пистолета в рот.
Серые от ненависти губы округло задергались вокруг вороненого дула.
Вышибала опомнился - повис на его локтях, свалил подножкой.
Вырвал оружие, слегка поранил мякоть губы, и прыснула на породистую раздвоину подбородка кровяная, слюнная юшка.
Пассажир силился подняться, и слепо, как тюлень, елозил животом по полу. Лопнул и пополз по шву, открывая шелк рубашки, пиджак.
- Не. Больше. Чем. Ничего. - монотонно повторял сумасшедший. Вышибала давил его коленом. Бежавшие к выходу мужчины, безотчетно, глупо ввязались в свалку, затрещала ткань, озверело катались тела по красному паласу. Молотили кулаки.
В борьбе пассажир выронил проклятую карточку, которую он показывал при входе, фотография порхнула вкось, и тут же ее - как первую в году бабочку на счастье - прихлопнул черно-белый штиблет.
Перезрелый официант с брюшком - белое полотенце через сгиб локтя, котовий анфас - виртуозно шаркнул подошвой, задвинул карточку за львиную ножку столика.
Он воровато поднял добычу с пыльным отпечатком рифленой подошвы, обдул пыль, близоруко присмотрелся, узнал лицо и тихо присвистнул.
Сунулся к дерущимся:
- Господа! Господа, я бы выразился! Нельзя так! Деликатнее, умоляю! - он ловко внедрился в кучу-малу, и выволок под столик самоубийцу. Оба легли, как тюлени, притиснувшись щека к щеке.
-Ваше высочество. - не стесняясь выговорил официант - Вы меня не знаете, я вас знаю - но меня зовут Эдуард Поланский, это факт, я бы выразился.
- Пошел вон!
- Как прикажете. Но прежде - один вопрос, я бы выразился: Вы хотите, чтобы завтра эта история со стрельбой попала в газеты? На первые полосы?
- С-сколько? - черным голосом спросил “пассажир”.
- Деньги - это примитивно, - заулыбался Поланский. - Страсть бескорыстна. Сами посудите, разве он имеет твердую цену?
Официант разомкнул пухлую ладонь, как показалось, вовсе без линий и показал карточку.
“Пассажир” явственно скрипнул зубами.
- Уберите его, Бога ради! Не хочу. Что он сделал со мной.
Поланский приобнял его за плечо, усадил и заботливо промакнул кровь уголком нечистой салфетки. Разговор встал на деловые рельсы.
- Мне нужна от вас сущая мелочь. Протекция. В газету. Давно хочу получить местечко, писал заметки, обзоры, скетчи, фельетоны ходил по редакциям, не берут. Не ценят, - официант осекся и насторожился - А кстати, что же он сделал с вами? Давайте разберемся…
- Оставьте меня в покое. - взъярился “гость” - Я не занимаюсь прессой.
- И не надо! Ей займусь я! - возразил Поланский - от вас мне нужно одно - звонок ночному редактору и ручательство от Вашего имени.
Тревожные голоса, топот ног, ругань совершенно заглушили их дальнейший разговор.
Поланский жарко излагал свои требования, вертел короткими пухлыми пальцами.
Пассажир, дослушав, равнодушно кивнул.
