Альберт ускорил шаг. Можно не отвечать. Мышки честные, не стукачки. Они никогда не выдадут.
ЧОрт, где выход на улицу. Слава Богу! Вот он!
На сцене в томном дуэте прохаживались Беляночка и Розочка, шла игра корейскими веерами, в зале притушили лампионы, тела баловниц лоснились от змеиного масла, между ними покачивалась декорация: осклабленная лошадь-качалка в натуральную величину.
- Ап-па! - и обе девки ловко сделали сальто назад, секунда - и гимнастки уже ласкались в седле лицом к лицу, раскачиваясь в такт опасной игрушке.
Полозья лошади-великанши перешли в ебливый галоп.
В наш новорожденный век, писал Алексис Левант, модный актуальный литератор (он так и подписывал свои скандалезные статьи, ей-Богу) -
женщина должна быть тренирована и мускулисто-пружинна, как мальчишка призывник. Женщина должна говорить об отравляющих веществах, массовом уничтожении и котировке акций, заниматься по вторникам английским боксом, и на спор откупоривать стыдным местом пивные бутылки фирмы “пивоварня Красноносова” (на правах рекламы).
Беляночка и Розочка тут же сбросили панталончики с рюшами, достали крепко закупоренные бутылки и подтвердили последний постулат на деле, полив друг друга крепкой пивной пеной.
- Ррааа! - выдохнул зал.
Лысины и монокли навалились на бархатные перила перед сценой.
+ + +
На хозяйственном дворе темнотища и сырая заваль.
У брандмауэра притулились клетушки холодной уборной для обслуги, впрочем в разгар ночи, сюда носило кого ни попадя, кто ошибался дверью кто охотился на голоногих девонек, которым приспичило по- маленькому.
Наугад смердели в темноте мусорные ящики.
Альберт поскользнулся на капустном листе и обеими ладонями врезался в двери кабаретного сральника с надписью “Pour для дам”.
В предбаннике на проволочке подвешена была к потолку лампа-коптилка, гнусный свет выхватил, как назло, санитарный плакат над ржавым рукомойником:
“Сифилис - не позор, а национальное бедствие”.
Под трафаретным шрифтом от руки помадой было выведено: “А мне от этого легче?”
Альберт запер дверь на проволочный крючок.
Борясь с заячьим ознобом, сбросил фасонный, щелкнул подтяжками на груди, и торопливо, как домушник, расстегнул замочки саквояжа. Из туго набитого нутра вывалилось эфемерное боа из крашеного пеликаньего пуха, предательски блеснул черный атлас, перемигнулись бутафорские блестки.
Медленно потухло электричество в хрустальных колпаках под потолком.
Сцена совершенно очистилась, и стала строга и прохладна, как лунный глобус.
С колосников дали для пробы два световых круга: в центр и на инструмент, по вороной полировке тут же расплескались золотые сети отблесков.
Вышел аккомпаниатор Ян Шпачек. Для эффекта он даже “забыл” полностью одеться - костюмер с умоляющим лицом успел в последний момент набросить на его плечи синий с искрой концертный фрак.
Кисти рук пианиста задумчиво повисли над клавишами.
Глаза его были завязаны черной расстрельной лентой.
Пользуясь паузой, молодчики обстреливали дамочек записочками на сложенных салфетках и оплаченных счетах, мокрые лысины в центре тесно и много курили.
За зеленой ширмой подремывал разомлевший Мишель.
Одна из порхливых записочек, пущенная без меткости шлепнулась на столик одинокого соглядатая.
Машинально он развернул секретку, пропустил любовную белиберду на обороте, и морщась, прочел чужой издевательский счет:
“5 порций куриных котлет - 10 руб.
30 бутылок шампанского - 270 руб.
Трюмо - 300 руб.
Бой посуды - 60 руб.
40 сигар - 40 руб.
Лакею за прыжок через стол - 25 руб.
15 бутылок сельтерской воды - 4 руб.”
Скомкав листок в пепельнице, бедняга впился в напомаженные виски костистыми пальцами.
- Сволочи.
Три Креста выпала из пустоты, как лезвие складного ножа.
Как всегда - ледяной голой до крестца спиной к залу.
