В тот вечер Три креста бисировала трижды.
Две недели ангажемента сменились трехмесячным.
Три Креста, тут же стала диктовать условия, и появлялась в Доме Праха раз от разу - за неделю- полторы предупреждая о выступлении.
Шпачек пошел на уступки. Чертова кукла давала сбор. С этого дня он аккомпанировал ей сам.
После номера Три Креста с гортанным равнодушием говорила “Merci, козлик” плешивому банкиру, который совал мятую купюру за узкую кружевную подвязку на левом ее бедре.
Она никогда не спускалась в зал, не вступала ни с кем в переписку, не забирала из за кулис букеты и бонбоньерки. Ускользала от слежки и отсекала все попытки знакомства, и тем только распаляла интерес.
Прощаясь с публикой, Три Креста не приседала в реверансе, не делала цирковых “комплиментов”, - кратко прикладывала палец к губам и быстро закрывала серые глаза с ернической перчинкой зрачка.
Дом Праха ждал гостей.
С полуночи до пяти.
+ + +
- Мишель, здесь все свои. Я послал человечка к твоему папаше, для него ты сидишь на курсах греческого. Вернешься утром. Будешь читать Платона в подлиннике. С листа. Для гостей.
- На курсах греческого? В первом часу ночи? Берти, ты с ума сошел. Папа меня убьет.
- Какой я тебе “Берти” - Альберт пролистал меню и бросил - Не забывайся. Новинка сезона: методика обучения мертвым и живым языкам во сне. Все приличные люди уже там, очередь для неприличных расписана на четыре месяца вперед. А ты говоришь “читай газеты”. Вот я читаю газеты единственно верным способом, с последнего листа. Некрологи, объявления и ребусы. Папа тебя убьет, это точно. Зато тебе будет, что вспомнить перед смертью.
Все в зале “Дома Праха” временное, курортное, понарошку: и позолоченные китайские дракончики на витых колоннах у входа, и овальные русалочьи линии зеркал в стиле “артнуво”.
Турецкие пуфики, черные телескопы и огненные вуалехвостые караси в пузатых аквариях на высоких ногах, круглые столики, плетеные дачные полукресла.
В Доме Праха не было отдельных кабинетов.
Для уединения почетных гостей - Альберта и Мишеля - рыжий ливрейный поставил шелковые ширмы с цаплями, пагодами и феями в бамбуковых зарослях.
Брошены на медовый паркет рисовой соломки циновки, сандаловый дымок завился из бронзовой курильницы. Крошечная горбатенькая гейша в японских табуреточках-сандалиях гэта принесла глиняный чайничек с иероглифами.
“Дальневосточная экзотика. Сон в Красном Тереме” - благодушно проворчал Альберт и быстренько пощекотал шелковое пузичко чайной девушки.
Гейша защебетала и ощерила вычерненные зубки.
Мишель состроил “большие стыдные глаза”
- Отстань от нее!
- А в чем дело? Ей нравится.
Вавельберг со свистом набрал в грудь воздух, но Альберт опередил его и проблеял:
- Я бооольше с тообой никудааа не пооойду! Так?
- Не угадал. Я хочу водки. Пожалуйста.
- Детка. Здесь водку не пьют. Веди себя прилично. Ты сюда пришел отдыхать, а не работать. - с удовольствием нагадил Альберт. - Я обо всем позаботился.
Пили из крошечных рюмочек поддельный кальвадос, с привкусом сивухи.
Оркестранты настраивали инструменты. Зал заполнялся посетителями.
Официанты, как духи-конькобежцы, носились на войлочных подошвах от заказных столиков, к тем что поплоше - у гардеробной.
Хищные женщины с открытыми напудренными плечами, белые голубиные груди солидных мужчин.
Неуместно въехал в красный отсвет фонаря золотой погон, и тройная складка затылка, отлично гулял городской штаб.
За кулисами интимно взвизгнуло. Еще раз. И притихло.
Перед трельяжем в гардеробной задержался молодой человек, с сильно зачесанными назад волосам.
Визитный пиджак ему явно был непривычен. Выправка выдавала военного.
- Чем позволите Вам помочь? - тут же подсунулся злой дух из обслуги Дома Праха, а других здесь не держали.
Молодой человек достал из внутреннего кармана зацелованный, захватанный потными пальцами овальчик салонной фотографии, тонированной от руки самыми сочными красками, в рамке крупным планом было взято примечательное во всех смыслах лицо. Расстегнутый ворот сорочки.
Четкая оттень византийских глаз, синематографический гипноз тени высокой переносицы, еще недавно - мальчик, который не постареет до сорока, о чем молчит неприятная искусная прорезь рта, смоляной пробор английской стрижки. По-женски маленькое правое ухо заметно пробито - видна скромная капля-слеза жемчужины. Не лицо, нечитаемый аляповатый иероглиф.
