Смазливая тень не оставляла следов на безупречном паркете богатого дома - даже сквозняки здесь веяли лакрицей и музейной мастикой.
Вслед пялились слепые римские бюсты и сонные прелестницы с портретов в тяжелых фамильных рамах.
У граненого зеркала на втором пролете лестницы
Певичка по имени
Три креста
Остановилась.
Лукаво на три четверти, окунула гасконское костистое лицо в омут овального зеркала.
Вздрогнула, метнулась прочь.
Хлопнула дверь спальни.
Хихикнула на сахарной лестнице грудастая горняшка с перьевой метелочкой.
Гарсоньерка. Средний план
На раме китайской ширмы внахлест повисли: платье, кружевное десу, правый чулок, левый чулок, непарная перчатка, набитые ватой чашки бюстгальтера.
Прихлебывая из плоской нагрудной фляжки, Альберт вышел из-за ширмы в костюмных брюках и жилетке.
Он рассеянно огладил бёдра и сильно уселся на подлокотник кресла у окна - фигурная резьба дорогой мебели впилась меж ягодиц - он даже не поморщился.
Нашарил на столике склянку с одеколоном. Промакнул виски зеленоватой “кёльнской водой”.
Белый тюль занавеси подрагивал на сквозняке. В фарфоровой вазочке - “берцовой кости” подвял нарцисс.
Под донышком вазочки виднелась оперная программка - рисованная вручную в стиле Сомова.
За дверью послышались уверенные старческие шаги.
Шваркали по вощеному паркету домашние туфли.
Альберт успел сделать еще один глоток коньяку из фляжки, прежде чем отец рванул дверь на себя.
Огромный силуэт отца заслонил дверной проем. До паркетных “елочек” - водопадом спускались полы барского халата. Военная выправка. Седые бачки. Кулаки сжались. Желвак вспух под челюстью. Старик не спал ночь.
- Папа! - вскрикнул Альберт, поднимаясь навстречу - тяжелая ладонь отца въехала ему в куриную грудинку, тиснула назад в кресло.
- Альберт, - хрипло выговорил старик. - Где ты… Вы… были трое суток. Особенно прошлой ночью?
- Трое суток? Где я был? - лоск и блеск уверенного в себе бонвивана улетучился, Альберт лепетал как гимназист-двоечник у доски - Папа! Я все моментально объясню. Видите ли, курсы английского языка. Новейшая метОда, адски модно… Во сне…
Отец крепко оперся кулаками в подлокотники кресла и быком навис над Альбертом.
Сказал отстраненно и веско:
- Знаешь сынок… Я тут подумал и пришел к выводу. Что мне просто необходимо. Тебя убить.
Страсти по полицмейстеру
Общий план
Угол Скорбященского переулка и Верхней Тарасовской улицы.
Вывески:”Д-р Акульянц.Лечение мочеизнурения электро-токомъ.” “Ломбардъ-минутка”, “Ванны, вёдра, пудръ-клозеты”.
Конус афишной тумбы. Пыльная витрина бакалеи
Уныло цокает мимо порожняя пролетка. Голуби, толкаясь и воркуя, клюют конские яблоки на мостовой. Скучное здание красного кирпича, в три этажа, витая ограда, у ворот - полосатая будка с застывшей фигурой постового.
Над подъездом лепной герб, сбоку примостилась и держит облупленный балкон дебелая кариатида, вся в белых пятнах гуано и потеках дождя. Вторая кариатида затянута полотном, под которым угадываются дыни могучих государственных грудей - намалевано на холсте “ремонтъ”.
При входе табличка на четырех винтах: “8-ое полицейское отделение”. Хлопки оконных рам, невнятный бодрый говор - служащие выставляют зимние рамы, шпик в штатском любовно протирает табличку суконкой до блеска. Весна. Всюду жизнь.
Переход кадра.
Служебные коридоры, казенные комнаты, лестницы, жестяные плевательницы на треногах, на подоконниках чахлые столетники и фиалки - земля в горшках ощетинилась папиросными окурками.
В коридорах людно, шмыгают курьеры с папками, слышно аритмийное тюканье пишущих машинок “ремингтон” и “смит-премьер”.
Мелькают фуражки, форменные кителя, куцые пиджачки низших штатских чиновников.
Казенный просторный кабинет - тяжеленный двухтумбовый стол, солидный чернильный прибор -
