Колдун

заперла ее, и пошла к тебе. А по дороге с Анной встретилась, тоже к тебе шла. Я и подумала, что, значит, так оно и должно быть...- Что должно быть? - Осторожно спросил я, чувствуя, что озноб стал сильнее.Ангелина вытерла слезы, шмыгнула носом и, взглянув мне в глаза, негромко произнесла:- Она начала кричать, что сдохнет Серафим, и костей его не найдут! И что дьявол тебя заберет, как и бабку твою, Серафиму покойницу уже забрал, и что теперь твой черед пришел! Это был уже не озноб, а настоящий мороз. Моя кожа покрывалась мелкими пупырышками, а к сердцу словно приложили огромный кусок льда. Я старался не показать своего состояния но, кажется, у меня это неважно получалось.- Что, так и говорила? - Я сделал попытку усмехнуться.- Да, - кивнула Ангелина, - а я ведь еще даже не знала, что ты вернулся. Заперла ее, да пошла в магазин. И только там узнала, что ты приехал. Домой вернулась, а Катька все на пол поскидала, на полу кровищи, ноги все в порезах, и кричит. Кое-как смогла уложить ее и к кровати привязать. А она все кричит, и кричит! Вот я и решила, что нужно тебе все рассказать. - Ты все правильно сделала, Ангелина, - я подумал, что неплохо было бы и самому услышать, что кричит ее безумная сестра, и хотел уже сказать, что зайду к ним сегодня но, вспомнив о Ване, сказал другое, - ты не волнуйся, все будет, как богу угодно. И того, что ему угодно, бояться не стоит - мы все дети его, а детей своих никто не обидит. Я встал, посмотрел на пустынную дорогу, ведущую к моему дому, и добавил:- Пойдем в дом, а то Анна, наверное, уморила мальца своими разговорами. Ангелина всхлипнула, вытерла платочком нос, и мы вошли в дом......Я ошибся, считая, что Анна усыпит Ваню своей болтовней. Напротив, Ваня стоял возле нее, красуясь в великоватой льняной рубахе, спадавшей ему почти до колен, и с интересом слушал ее рассказ о лошади, прыгнувшей с высокой скалы и не разбившейся, потому что сила духа ее, любовь к свободе..., ну, и так далее. Мне показалось, что когда-то я читал что-то подобное но, насколько мне не изменяла память, в том рассказе мустанг погиб, спрыгнув с утеса, чтобы не попасть в неволю. Впрочем, Анина вариация была по-своему хороша, и я не стал ее обличать, а лишь посмотрев на шипящую сковороду и на нарезанный салат, сказал:- Все готово? Ну, так пошли есть, а то с утра ни крошки...После нехитрого, но вкусно приготовленного ужина женщины ушли. Ангелина больше ничего не рассказывала, а Анна..., при всех ее недостатках, она все же была хорошим человеком. Она обрушила на нас массу новостей, которые не успела рассказать раньше, но из всей ее трескотни по-настоящему я удивился новости о строящемся в Верхнем монастыре. По словам Анны, монастырь стали строить чуть не сразу по моему отъезду. Вообще, слушая Анну, можно было подумать, что все события в нашей глуши начали происходить на следующий день, после того, как я уехал в Омск. И падеж скота, и пропажа людей, и монастырь, и все остальное, что я успел услышать от Анны. - А что за монастырь? - Спросил я, посмотрев на начавшего клевать носом Ваню.- А черт..., ой! - Анна захлопнула ладонями рот и испуганно посмотрела на меня, - А бог его знает. Говорят уже и храм почти построили, и кельи монашеские. Сама-то я туда не ходила, что мне там...- Кто говорит-то? - Я перебил ее - меня немного раздражала манера Анны обезличивать источник информации. - Как кто?! - Удивленно всплеснула руками местная сплетница, - Все говорят! Народ говорит! - А-аа, народ, - протянул я, и снова посмотрел на мальчика, - ну, ладно, спасибо, что зашли. Нам уже спать пора. Анна и Ангелина поднялись и стали кланяться мне, чего я никогда не любил, а за время, проведенное в Омске, и вовсе позабыл об этой неприятной манере некоторых сельчан. Объясняй, не объясняй - все равно, как кланялись, так и продолжали это делать.  Ваня, которого сморили банька, ужин, свежий деревенский воздух и неумолчная Анина болтовня, уснул прямо за столом, пока я ходил провожать женщин. Жалостливо смотревшей на меня Ангелине, я сказал, чтобы она не волновалась, и что загляну к ним завтра, а там посмотрим, что можно сделать, хотя в душе был не так спокоен, как старался выглядеть. Все-таки ее рассказ о криках сумасшедшей сестры, удивительным образом совпадавших со странными исчезновениями людей и, конечно же, моим приездом, о котором никто не мог знать, поселили во мне тревогу. Да и рука, не на шутку разболевшаяся после баньки, не прибавляла оптимизма. Вспомнив, что в погребе у меня должно было остаться перетопленное специальным образом тюленье сало, я решил попозже заняться самолечением, но сейчас нужно было сделать кое-что другое. Я пошел к березам и, собрав банки, в которых накопилось немного (все ж таки не весна) сладкого березового сока, вернулся в дом. Ваня спал за столом, уткнувшись в сложенные перед собой ручки. Я не стал его будить, решив сделать это, когда все будет готово. Достав с полки банку  с сушенными китайскими медведками, я высыпал их в большую каменную ступу, производства кого-то из моих дальних предков, и быстро растолок их в мелкий порошок, после чего смешав его в стакане в правильных пропорциях с березовым соком, разбудил Ваню. Мальчик непонимающе смотрел на меня, не сразу вспомнив, где он, и кто такой этот дядя, протягивающий ему стакан с чем-то мутным. - Выпей, Ваня, это поможет, - сказал я и, поставив стакан перед ним, полез в маленький погреб за салом. Когда я вернулся, держа в руке завернутое в бумагу сало, Ваня снова спал, но стакан был пуст. Я положил сало на стол и, подняв мальчика, отнес его на кровать, в которой сам спал когда-то. Ваня даже не проснулся. Он все время покашливал, и я подумал, что если медведки не помогут, нужно будет ехать на бойню, и там договариваться с мясником Алексеичем, чтобы купить у него свежего свиного сала. Растопленное с молоком, сало помогало даже в самых серьезных случаях туберкулеза, а у Вани, как мне показалось, все еще только началось. Укрыв мальчика теплым одеялом, я вышел из комнаты. Растопил тюленье сало и, пропитав в нем бинт, быстро обмотал руку - нужно было сделать это до тех пор, пока сало не застыло. Было горячо, но приходилось терпеть - рука разнылась не на шутку. Прилепив бинт, я надел на руку длинную меховую рукавицу шерстью внутрь и полез в сундук, стоявший в сенях. Найдя связку церковных свечей, я быстро вынул из них фитили и, бросив свечи в железную миску, вышел во двор. Ночь была такой тихой, какой она может быть лишь вдали от людских поселений, от дорог, от линий электропередач. Тишину нарушали лишь редкие крики ночных птиц, да пение ночных цикад где-то очень далеко от дома. Я развел огонь в маленькой печке, стоявшей на заднем дворе, и поставил на нее миску со свечами - мне нужен был расплавленный  воск. Из головы не шел рассказ Ангелины о сестре и, на всякий случай, следовало провести простенький обряд - бабка Серафима частенько проделывала подобное. А на мои вопросы отвечала, что береженного бог бережет. Со временем я имел возможность убедиться, что она была права - бог действительно бережет тех, кто и сам бережется. Или, как говорится, спасение утопающего...Воск расплавился достаточно быстро. Взяв тряпку, я подхватил миску и стал водить ею вдоль своего тела, рук, ног, головы и приговаривать:- Господним часом, Божья Матушка, - при этих словах я отлил немного воска, и продолжил, - Дева Мария, помоги, Господи, рождённому, крещёному, молитвенному. Болящему рукавице Серафиму. Чтоб было на сходе, на молоде, и на полну месяцу. Умей, Матушка, спородить, умей, Матушка, причину снять с буйной головы, с ретивого сердца, красной крови, русого волоса, карих очей, белых мозгов и белого тела. Тёплого живота, со всех пальчиков, суставчиков, жил и пожил. Тут тебе нежить, жёлтые кости не сушить, белого тела не ломить, треличья, беличья, ветровая, вихровая, полуденная, полуночная. Двенадцать братьев, двенадцать сестёр, придите на помощь рождённому, крещёному, молитвенному рукавце Серафиму. Испуг и страсть, вылейся на огонь и воду, целитель Пантелеймон, умоли Христа Бога даровать здравие телу и спасение душе болящего Серафима. Исцели от страстей, испуга, порчи. От полуночника, от младенческого. Приди на помощь, Илья-пророк, со своею водичкою. Святой мученик Трифон, помоги болящему Серафиму. Выйди, выступи на чёрные воды, на чёрные пески. Аминь. Аминь. Аминь.Во время заговора я все время отливал немного воска так, чтобы вылить его весь только к последним словам. Закончив, я прислушался к своим ощущениям - рука не болела. Сало ли, наговор ли подействовал, было не так важно. Важен был результат. Чувствуя некоторый подъем, я решил немного почистить ауру мальчика, что ему, горемычному, совсем не помешало бы. Я набрал воды из колодца и с ведром вошел в дом. Поставив ведро, я выбрал одно из яиц, принесенных Анной и, достав из сундука старый, но чистый платок, пошел в комнату. Ваня спал, как убитый но, что радовало меня больше всего, не кашлял. Конечно, одна порция сушеных медведок с березовым соком не могла убить туберкулезную палочку, но начало есть, и начало внушающее оптимизм. Я расстелил на столе платок и подошел к Ване. Мальчик спал так крепко, что его не разбудили бы и из пушки. Я стал водить яйцом над его телом, двигаясь по часовой стрелке, и говоря следующие слова:- В яйцо свожу, а яйцо сожгу. Сжигаю в нём порчу, сухоту, корчу.Дело дневное, дело ночное, дело ветряное. Возьми огонь на себя. Огонь да зола, освободи раба Божьего Ивана от зла. Ключ. Замок. Язык. Аминь.Произнеся заговор три раза, и столько же раз обведя яйцом над телом, я положил яйцо в платок, завернул его и вышел из дома. В печке еще горели угли. Подкинув туда сухое полено, и дождавшись, пока оно полностью загорится, я положил в печку платок, с завернутым в него яйцом, и ушел. Мое присутствие не было необходимым...  ...Утро выдалось пасмурным. Сказывалась близость осени, времени, когда нужно было собирать травы и коренья, необходимые для лечения разных болезней. Впрочем, я не собирался сегодня же идти в лес - дел хватало и дома, но подумал,