головой, но понятнее от этого не становилось нисколько. Нельзя сказать, что это так уж сильно пугало - Серафима не раз начинала говорить на совершенно неизвестных мне языках, правда, потом спохватывалась, и переходила на русский. Но сейчас было что-то не так. Может, безостановочность ее речи, а может то, что ее всегда добрые глаза были так не похожи на те, что я привык видеть.
Серафима была, что называется, вне себя. Она продолжала кричать, и внезапно родившись, тревога нарастала с силой надвигающегося урагана. Сначала, вроде как, ветерок, затем ветер, а затем неожиданно все темнеет и налетает такой силы шквал, что не знаешь, что лучше - то ли бежать домой, то ли упасть на землю и держаться за ствол ближайшего дерева. Вот примерно так нарастала и моя тревога. Голос бабки, всегда тихий и спокойный, набатом гремел в ушах, а из ее глаз разве что молнии не сыпались.
В какой-то момент мне подумалось, что происходит что-то не то, и дел даже не в кричащей бабке - где-то внутри оглушенного криком сознания, ушибленной мухой вертелась мысль, что я не должен быть здесь, что мне уже не двенадцать лет, и что самой Серафимы тоже давно уже нет. Но она продолжала орать на меня, и муха, то есть мысль, так и не взлетев, умерла под гнетом непрекращающегося крика.
Что-то было не так, но страх, вызванный непонятными словами на незнакомом языке, мешал сосредоточиться и понять, что именно. Как завороженный, я продолжал смотреть на все более распаляющуюся бабку, и думал лишь об одном - как бы прошмыгнуть в виднеющийся за ее спиной дверной проем...
Она сделала шаг вперед и, рефлекторно подняв руки (кто знает, вдруг, распалившись, ей захочется и огреть меня, чем ни попадя?), я попытался отступить, но понял, что не могу и сделать и шага. Ноги словно вросли в деревянный пол нашего дома, не позволяя не то, чтобы ходить, но и пошевелиться. Руки тоже двигались как-то не так - медленно, с великим трудом преодолевая непонятное сопротивление, мне удалось поднять их до уровня лица, но это был максимум, на что я оказался способен. Видимо решив, что слов недостаточно, Серафима стала надвигаться на меня, заслоняя своим немаленьким телом весь обзор и уничтожая последние шансы вырваться на свободу, а я все стоял, не в силах произнести хотя бы пару слов в свою защиту. Она наплывала на меня, а ураган тревоги все усиливался, буквально изматывая всепроникающим страхом. Мне было очень страшно! Очень! Серафима была уже рядом, и казалось, что сейчас она просто раздавит меня, втопчет в недавно выскобленный пол. Я чувствовал, как раскрывается мой рот, но пережатое диким страхом горло не пропускало ни единого звука. Я был парализован и физически, и морально!
И когда она оказалась настолько близко, что мне даже показалось, что я слышу биение ее взволнованного сердца, из безостановочно произносимых слов, вдруг сложилось несколько предложений, смысл которых, к великому удивлению, все же удалось понять...
- Грязный тупой ублюдок, возомнивший себя великим лишь потому, что являешься внуком Серафимы! Ты ничтожество, и я уже доказала тебе это, и докажу еще раз! Я вырву твое сердце и сожгу его у тебя на глазах. Я сделаю так, что ты будешь видеть это и корчиться в адских муках и молить меня о смерти!
Это было очень странно! Не могла Серафима говорить мне такое, тем более что о самой себе она кричала в третьем лице, что вообще было ей несвойственно. Внезапно я осознал, что все - дом, пол, знакомые стены - все исчезло, и ничего, кроме ее лица я уже не вижу. Но и с лицом тоже творилось что-то необъяснимое. Голубые глаза стали вдруг черными, а полноватое розовое лицо мертвенно бледным и настолько худым, что оно никак не могло принадлежать моей бабке. Курносый, насколько мне помнилось, нос, превратился в тонкий, горбатый крючок, а длинные русые волосы почернели до цвета окружающей ее лицо темноты.
- Ты увидишь, как я уничтожу и тебя, и все что тебе дорого! Ты думал, я забуду, как из-за тебя мне пришлось бежать, бросив все, что у меня было?! Я уничтожу тебя, но еще раньше ты сам попросишь об этом!
Это вообще, не лезло ни в какие ворота! Я смотрел на изменившееся донельзя лицо, и понимал, что передо мной не Серафима! Да эта вытянутая морда уже и не была похожа на лицо моей бабки! Я никак не мог вспомнить, кто это, хотя где-то на уровне спинного мозга был уверен, что знаю ее. Нужен был небольшой толчок, чтобы все встало на свои места, но дикая боль в левом виске мешала думать, вспоминать и вообще соображать. Вообще, все левое полушарие было словно заморожено, и я почти физически ощущал, как уходит холод, оставляя взамен дикую боль.
Я подумал, что хорошо бы вспомнить какую-нибудь молитву от морока, но в голове вертелось лишь: "Отче наш..." а дальше все обрывалось.
- Приготовьте мальчишку! - Крикнуло лицо, которое теперь только идиот мог спутать с лицом Серафимы, - и этого, - лицо посмотрело на меня, и добавило, - этого урода тоже.
То ли нелестное определение, то ли отступивший холод позволил моим нейронам связаться между собой, то ли я просто вспомнил это самое "белое на черном", но меня, наконец, осенило - это Зоя! Мой враг и недавняя любовница. Отступавший холод уносил с собой окружавшую меня тьму, и я смог увидеть картинку целиком.
Ситуация была, чего там скрывать, аховая (не люблю материться, иначе сказал бы поточнее). Мало того, что я вновь оказался связан по рукам и ногам, причем так сильно, что вновь почти не чувствовал своих конечностей, так еще и в большом зале, где мне удалось на время одержать славную, но короткую победу, заметно прибавилось народу. Помимо держащегося за голову Володьки, злобно поглядывающего на меня Черкаса и чувствующей себя царицей Зои, в зале находилось еще трое мужчин, и привязанный к большому семиугольному камню... мальчик! Вновь почувствовав смертельный холодок, который в этот раз родился где-то внутри меня, я заставил себя посмотреть на его лицо - это был Ваня. Глаза его были закрыты и, казалось, что он спит. Но я сразу же отбросил эту нелепую мысль - Ваня явно находился под воздействием каких-то сильнодействующих препаратов, потому что невозможно представить себе человека, спокойно уснувшего на камне, на котором его собираются принести в жертву.
То, что камень жертвенный я даже не понял, а почувствовал. Знание пришло из "прогревшегося" мозга, и с ним же "пришла" информация о том, что камень семиугольный, потому что со своего места я не мог рассмотреть и сосчитать его углы. Что-то дернулось во мне, всколыхнулось, мешая выдохнуть застоявшийся в легких воздух, и вместо гневного крика получился какой-то жалкий сип:
- Отпусти..., пацана!
Зоя обернулась на мой еле слышный лепет. Мне показалось, что даже белки ее глаз стали черными, что совершенно невозможно с медицинской точки зрения. Но, присмотревшись, я понял, что не ошибся - там действительно все было черно, как у..., в общем, неважно. Она навела на меня длинный худой палец и приказала кому-то из троих переминающихся с ноги на ногу мужиков:
- Заткните его!
Я увидел направившегося ко мне мужчину, и мне показалось, что узнал его - если я не ошибался, это был один из тех двоих, кто вчера стоял у ворот, когда находясь под воздействием семян и в союзе с безвременно почившим Ярриди, я разносил их в щепы. Мужик подошел ко мне и, зачем-то ударив по лицу, попытался всунуть мне в рот какую-то отвратительно вонявшую тряпку. Я сопротивлялся, как мог. Он попробовал раздвинуть мои сомкнутые челюсти, просовывая в них такие же грязные, как и он сам, толстые сильные пальцы, и я, улучив момент, вцепился в них зубами.
Никогда в жизни я не кусал людей. Как-то не было повода. Но эти грязные, пальцы я сжал с такой силой и таким наслаждением, что даже услышал, как что-то щелкнуло в моей челюсти. Мужик дико заорал от боли, а я продолжал сжимать зубы, намереваясь откусить его поганые, касающиеся моего языка пальцы. Я уже чувствовал начавшую затекать в рот его кровь, но не собирался отпускать его. Что-то тяжелое, вызвав настоящий сноп искр, обрушилось на мою голову, но я уже столько раз сегодня терял сознание, что даже въехавший куда-то в район темечка кулак Черкаса, больше напомнивший упавшую на голову гирю, не отключил и не заставил меня разжать челюсти. Напротив - я еще сильнее сдавил их, слыша, как хрустят кости продолжающего орать от дикой боли мужика. Вполне возможно, что я слышал и хруст собственных зубов, ломающихся под все растущим давлением, но мне было наплевать - жаль, что это были всего лишь пальцы, а не тонкая шея удивленно уставившейся на меня Зои.
- Чего смотрите, идиоты?! - Она вновь, в непередаваемо царском жесте, подняла свою руку, -
