завихрения в стенке воронки, до жути напомнившие черно-белые картинки из какой-то древней книги про бесов. У меня было всего одно мгновение, чтобы увидеть это и ровно столько же времени, чтобы оценить от кого исходила наибольшая опасность, и принять решение. Я выбрал Черкаса...
Можно сколько угодно пытаться объяснить, почему я выбрал именно его, а не Зою, стоявшую намного ближе, и у которой в руках не было никакого оружия - ответа, правильного и единственно точного все равно не будет. При виде меча, занесенного над головой Вани, я вмиг позабыл все, чему учила меня бабка Серафима, все молитвы и заговоры, и вспомнил то, что осталось от предков, воевавших и умиравших от железного оружия. Я запрыгнул на камень, на котором лежал онемевший от ужаса Ваня и, успев ободряюще подмигнуть ему уцелевшим глазом, всем телом обрушился на Черкаса. Застывший в исступлении Черкас лишь немного наклонил меч, но мой вес довершил начатое - легко, не задев кости, клинок проткнул плечо.
Все измерялось мгновениями. Оценка ситуации, принятие решения, дикая боль - на все это ушло куда меньше времени, чем на слова, чтоб описать это. Сдерживая рвущийся из горла крик, и вложив всю энергию боли в руки, мне удалось повалить Черкаса на каменный пол. Сцепив пальцы на короткой, сильной шее, я душил его, надеясь не потерять сознание раньше, чем он. Ударившись об пол, и раздирая и без того глубокую рану, клинок со звоном сломался у самой рукоятки, оставшейся в руке Черкаса, которой он пытался ударить меня по голове, лицу - куда только мог дотянуться. Я не обращал внимания на эти удары - боль в плече была настолько жгучей, что все эти удары казались ласковой щекоткой. Нащупав его твердый кадык, я как мог, вдавливал его большими пальцами, а выпученные от наступающего удушья глаза ведьмака и открытый в бесполезной попытке глотнуть воздуха рот, лишь прибавляли мне сил и уверенности в правости совершаемого.
Вокруг нас творилось совершенное безумие: перестав вращаться, стенки воронки клубились серыми протуберанцами, издавая дикие, не похожие ни на что звуки, в которых можно было услышать все, что угодно - от крика новорожденного младенца, до воя умирающего хищника. Лязг, скрежет, хохот, завывания и все остальное, чему у меня вряд ли когда-то найдется название, смешалось в чудовищную, сатанинскую какофонию звуков, служившую наиболее подходящим фоном тому, что происходило - умирал сильный колдун. Я видел, как его глаза подернулись смертельной пеленой, слышал его агонизирующие хрипы и старался задушить его прежде, чем изойду кровью из обжигающе болезненной раны. Я уже не чувствовал ни своих рук, ни пальцев, продолжавших сжимать горло врага, и понимал, что остались какие-то мгновения до его смерти. А также понимал, что убив его, перестану быть тем, кем был всю свою жизнь. Я знал, что уже никогда не буду прежним, но это было уже неважно, потому что сейчас единственной моей целью было спасти маленького, лежавшего на жертвенном камне, человечка. От одной этой мысли я вдруг почувствовал, как наполняются ненавистью мои онемевшие руки и, навалившись всем телом, сделал последнее усилие. Под руками что-то хрустнуло, и я понял - Черкас мертв...
Стоя на четвереньках над его мертвым телом, с торчащим из плеча обломком волнообразного лезвия, и глядя, как капает на убитого врага моя кровь, я думал о том, что еще не все, и нужно встать, чтобы разобраться с еще одним врагом, но сил уже не было. Меня хватило лишь на то, чтобы повернув голову, увидеть, как Зоя заносит над Ваней узкий, черный клинок, и выкрикнуть что-то нечленораздельное, и не имеющее никакого смысла ни в одном из языков. Словно в замедленном кадре я видел опадающие серые стены воронки, в которых мелькали ужасные, не похожие ни что образы каких-то невероятных существ, черные, сверкающие безумием глаза Зои, и медленно, мучительно медленно опускающийся на замершего от страха Ваню клинок. Мир, сузившись до круга, в котором были только Зоя и Ваня, стремительно темнел и, за бесконечно короткое мгновение до того, чтобы потерять сознание, я увидел, как клинок вошел в грудь мальчика, а во лбу Зои появилась маленькая, черная дырка. Ни звука выстрела, убившего Зою, ни криков вбегающих в зал милиционеров я уже не слышал...
________________________________________________________________
...Тьма..., она такая разная. Непроглядная, густая, вязкая, душащая, пугающая, кромешная, спасительная.... Ни в одном языке мира нет слов, способных описать все ее ипостаси, все ее краски и величие. Чтобы понять это, нужно там побывать и почувствовать это великое состояние изначального, того, что было в начале времен, того что растворено и развеяно на миллиарды лет пути, пройти который не дано никому. Миллиарды лет тьмы. Вечной и беспредельной...
________________________________________________________________
...Я мало что помню из того, что произошло потом. Многое из того, что я сейчас расскажу, воссоздано со слов ошарашенных увиденным свидетелей, но что-то я помню и сам. Тарас Иваныч, пристреливший Зою одним выстрелом в лоб потом рассказывал, что все сочли меня мертвым, и были заняты лишь тем, что ловили обезумевших от увиденного алкоголиков. Никто не трогал четыре мертвых тела, лежавших очень близко друг к другу, дожидаясь приезда медиков и криминалистов. Поэтому неудивителен был ужас, охвативший милиционеров, при виде поднимающегося мертвого тела, из плеча которого торчал длинный волнообразный клинок.
С его слов, мои глаза были закрыты, но я совершенно точно знал, куда иду и что делаю. На глазах у застывших в ужасе свидетелей, я ухватился правой рукой за лезвие и, выдернув его одним рывком, повернулся к камню, на котором лежал мертвый мальчик. Дотронулся одной рукой до его лба, другой до раны в груди и, взобравшись на камень, лег на мальчика...
...Вокруг царила тьма, но я определенно знал, куда нужно идти. Не знаю, что или кто руководил мною, но путь давался легко, словно это была хоженая с детства дорога, где знаком каждый бугорок, каждая травинка, все запахи и звуки. На самом деле ничего этого не было, но я уверенно двигался к своей цели, откуда-то зная, что не все потеряно, и я еще могу успеть. Сколько продолжался путь? Неизвестно. В этом месте такие понятия, как время или расстояние исчезают, превращаясь в ненужные рудименты но, по словам прорвавшейся сквозь оцепление растерянных милиционеров Марии, и не разрешившей трогать нас, это продолжалось несколько часов земного времени. Не знаю, я этого не заметил. Как не заметил и пройденного расстояния...
Возможно, что я и вовсе не шел никуда, ожидая, пока ко мне приблизится едва заметное пятнышко белого цвета. Оно росло постепенно, увеличиваясь в размерах и становясь все более ярким до тех пор, пока не заполнило все пространство вокруг меня, залив его ярчайшим белым светом, который, как ни странно, не слепил глаз. Я видел небольшую, прозрачную тень идущего передо мной, и понял, что почти дошел. Протянув руку, я дотронулся до щуплого плеча мальчика. Он обернулся и, увидев меня, улыбнулся. Это был Ваня. Мы смотрели друг на друга, и нам не нужны были слова, потому что в этом месте все понятно и так. Я рассказывал ему, какой прекрасный мир он покинул, и как мало он видел, чтобы понять, какой могла быть его жизнь. Ваня молча улыбался, и лишь смотрел на меня, чуть заметно покачивая головой. Я говорил, что смогу вылечить его, что он скоро забудет обо всех своих болячках, но его улыбка, по-детски наивная и одновременно грустная, как у безмерно уставшего от жизни человека, говорила, что он не хочет возвращаться. Я обещал, что буду охранять его, что такого никогда больше не повторится, но он лишь улыбался, пристально глядя мне в глаза, словно ожидая чего-то еще. Тогда я сказал, что у него отличные задатки, и я обучу его всему, что знаю сам. Что обещаю сделать из него великого колдуна, слава о котором разнесется по всем городам и весям...
Улыбка изменилась. Ваня взял мою руку в свои маленькие ладони, и я понял - он согласен...
Эпилог
...Я по-прежнему живу в богом забытом селе и, по мере сил, врачую нуждающихся в том сельчан. Правда, однорукому колдуну это делать немного сложнее, но мне помогает Ваня, у которого, к своему удивлению, я действительно обнаружил очень сильные задатки к искусству врачевания и колдовству. Он все схватывает на лету и меня удивляют, а порой даже пугают его растущие с каждым днем способности. Но чаще радуют - я знаю, что сердце этого, пока еще маленького человечка не поддастся черному искушению творить колдовство во вред другим людям, и опасаюсь лишь того, чтобы он в своем неумном желании помогать всем, не перешел грани дозволенного. Но на то я и наставник, чтобы следить за этим, вовремя
