— Призрак, — позвал он. — Ко мне.
Лютоволк посмотрел на него, как на незнакомца.
Джон нахмурился, не веря своим глазам.
— Это… странно.
— Ты так думаешь? — Она встала на колени и почесала Призрака за ухом. — Твоя стена — странное место, но здесь есть сила, если ты захочешь ее использовать. Сила в тебе и в этом звере. Ты сопротивляешься ей, и это твоя ошибка. Прими ее. Используй ее.
Я не волк, подумал он.
— И как мне это сделать?
— Я могу показать тебе, — Мелисандра обхватила тонкой рукой Призрака, и лютоволк лизнул ее в лицо. — Владыка Света в своей мудрости сделал нас мужчиной и женщиной, двумя частями великого целого. Сила — в нашем соединении. Сила создать жизнь. Сила создать свет. Сила отбрасывать тени.
— Тени, — слово казалось более темным, когда он его произнес.
— Каждый человек, ходящий по земле, отбрасывает тень на мир. Некоторые — тонкие и слабые, другие — длинные и темные. Оглянись, Джон Сноу. Луна поцеловала тебя и выгравировала твою тень на льду в двадцать футов высотой.
Джон посмотрел через плечо. Там была тень, как она и сказала, выгравированная лунным светом на Стене. Девушка в сером на умирающей лошади, подумал он. Скачущая сюда, к тебе. Арья. Он повернулся к красной жрице. Джон чувствовал ее тепло. В ней была сила. Непрошенная мысль схватила его железными зубами, но он не хотел бы быть в долгу перед этой женщиной, даже ради своей маленькой сестрички.
— Далла сказала мне кое-что однажды. Сестра Вэл, жена Манса Налетчика. Она сказала, что колдовство — меч без рукояти. Нет безопасного способа держать его.
— Мудрая женщина. — Мелисандра поднялась, ее красное платье колыхалось на ветру. — Меч без рукояти — все же меч, а меч — хорошая вещь, когда вокруг враги. Послушай меня, Джон Сноу. Девять ворон полетели в белый лес, чтобы найти твоих врагов. Трое из них мертвы. Они еще не умерли, но смерть поджидает их, и они скачут ей навстречу. Ты послал их, чтобы они были твоими глазами в темноте, но вернутся они к тебе без глаз. Я видела их бледные мертвые лица в своем пламени. Пустые глазницы, плачущие кровью.
Она откинула назад красные волосы, ее красные глаза сияли.
— Ты не веришь мне. Но ты поверишь. Ценой тому будут три жизни. Можно сказать, небольшая цена за мудрость… но ты не должен был ее платить. Помни об этом, когда увидишь слепые и опустошенные лица своих мертвецов. И когда тот день придет, прими мою помощь. — Над ее бледной кожей клубилась дымка, и на секунду показалось, будто бледное волшебное пламя дрожит вокруг ее пальцев.
— Прими мою помощь, — повторила она. — И позволь мне спасти твою сестру.
ДАВОС
Даже во мраке Волчьего Логова Давос Сиворт мог почувствовать, что что-то этим утром пошло не так.
Он проснулся от звука голосов и подкрался к двери своей камеры, но древесина был слишком толстой, и он не смог разобрать слов. Наступил рассвет, но Гарт не принес ему каши, которую обычно приносил ему на завтрак каждое утро. Это обеспокоило его. Все дни в Волчьем Логове были похожи друг на друга, и любое изменение обычно знаменовало худшее. Может быть, именно сегодня я умру. Гарт, наверное, прямо сейчас сидит с точильным камнем и правит Леди Лу.
Луковый Рыцарь не забыл последние слова, которые сказал ему Виман Мандерли. Отведите это существо в Волчье Логово и отрежьте ему голову и руки, — приказал лорд-толстяк. Я не смогу съесть ни кусочка, пока не увижу голову этого контрабандиста на пике, с луковицей между его лживых зубов. Каждую ночь Давос засыпал с этими словами в голове, и каждое утро просыпался с ними же. А если он забывал их, Гарт всегда был рад напомнить ему. Покойник — так он называл Давоса. Когда он заходил по утрам, всегда говорил: 'Вот каша для покойника.' А ночью: 'Туши свечку, покойник'.
Однажды Гарт принес своих леди, чтобы познакомить их с покойником. 'Шлюха выглядит так себе', — сказал он, лаская рукоять из холодного черного железа, — 'но когда я раскалю ее докрасна и позволю ей коснуться твоего петушка, ты закричишь 'мама!' А вот моя Леди Лу. Это она отрежет тебе голову и руки, когда лорд Виман прикажет'. Давос никогда не видел более огромного топора, чем Леди Лу, или более острого. Гарт целыми днями точил ее, говорили другие стражники. Я не буду умолять о пощаде, решил Давос. Он пойдет на смерть как рыцарь, попросив лишь отрубить ему вначале голову, а затем руки. Даже Гарт не кажется столь жестоким, чтобы отказать ему в этом, надеялся он.
Звуки, проникающие из-за двери, были слабыми и приглушенными. Давос встал и начал ходить по камере. Как для камеры, помещение было большим и странно удобным. Он подозревал, что когда-то это камера была спальней какого-нибудь лорденыша. Она в три раза превышала размеры его капитанской каюты на 'Черной Бессе', и была даже больше, чем каюта, которую занимал Салладор Саан на своей «Валирийке». Хотя ее единственное окно было давным-давно заложено кирпичами, одна стена все еще могла похвалиться очагом, достаточно большим, чтобы выдержать чайник, и было настоящее отхожее место в укромном уголке. Пол был сделан из кривых доски, полных щепок, а его нары воняли плесенью, однако, эти неудобства были незначительными по сравнению с тем, что ожидало Давоса.
Еда тоже стала сюрпризом. Вместо каши, черствого хлеба и гнилого мяса, обычной еды в темницах, его стражники принесли ему свежей рыбы, еще горячий хлеб прямо из печи, пряную баранину, репу, морковь, даже крабов. Гарт был не слишком доволен этим. 'Мертвые не должны есть лучше, чем живые', пожаловался он, и не один раз. У Давоса были меха, чтобы не замерзать ночами, дрова, чтобы разжечь огонь, чистая одежда, жирная сальная свечка. Когда он попросил бумагу, перо и чернила, Терри принес их на следующий же день. Когда он попросил книгу, чтобы не разучиться читать, Терри появился с Семиконечной Звездой.
Несмотря на все удобства, его камера оставалась камерой. Ее стены были из прочного камня, и настолько толсты, что он ничего не мог расслышать извне. Дверь была из дуба и железа, и стражники держали ее закрытой. Четыре комплекта тяжелых железных оков свисали с потолка, в ожидании дня, когда лорд Мандерли решит заковать его в цепи и отдать Шлюхе. Может быть, этот день будет сегодня. В следующий раз Гарт откроет мою дверь, и не для того, что принести мне кашу.
У него сосало под ложечкой, верный признак того, что утро уползло в прошлое, и с тех пор не было ни крохи еды. Умирать — не самое худшее, куда страшнее — неизвестность, когда или как. Он уже побывал в нескольких тюрьмах и темницах в то время, когда был контрабандистом, но там он был с другими заключенными, так что всегда было с кем поговорить, поделиться своими страхами и надеждами. Но не здесь. Кроме стражников, Давос Сиворт был в Волчьем Логове совсем один.
Он знал, что настоящие темницы были внизу, в подземельях замка — подземные темницы, камеры пыток и сырые ямы, где огромные черные крысы скреблись во мраке. Его тюремщики утверждали, что все они были пусты в настоящее время. 'Здесь только мы, Лук,' — сказал ему сир Бартимус. Он был главным тюремщиком, похожий на мертвеца одноногий рыцарь, с покрытым шрамами лицом и невидящим глазом. Когда сир Бартимус был под хмельком (а сир Бартимус был под хмельком почти каждый день), он любил похвастаться, как он спас жизнь лорду Виману в Битве у Трезубца. Волчье Логово стало его наградой.
Остальные «мы» состояли из повара, которого Давос никогда не видел, шести гвардейцев в казармах первого этажа, пары прачек, и двух тюремщиков, которые следили за заключенным. Терри был юный сын одной из прачек, мальчик лет четырнадцати. Старика звали Гарт, он был огромным, лысым и молчаливым, носил одну и ту же засаленную кожаную куртку ежедневно, и на его лице, казалось, всегда было сердитое выражение.
Годы, проведенные в контрабандном промысле, научили Давоса Сиворта чувствовать опасных людей, и Гарт был опасным. Луковый Рыцарь старался держать язык за зубами в присутствии Гарта. С Терри и сиром Бартимусом он был менее сдержан. Он благодарил их за пищу, поощрял их желание рассказать о своих надеждах и своей жизни, вежливо отвечал на их вопросы, и никогда не пытался докучать им
