Танец с драконами

созданиями и корабль пах лучше, когда стал очищен от их присутствия.

Для себя же Виктарион отобрал семерых девушек. У одной были красно-золотые волосы и покрытые веснушками груди. Одна сбрила каждый волосок с себя. Ещё одна была кареглазой брюнеткой, стеснительной, словно мышка. А у ещё одной была самая большая грудь, которую он когда либо видел. Пятая была маленькой, с прямыми черными волосами и золотой кожей. Её глаза были цвета янтаря. Шестая была белой, словно молоко, с золотыми кольцами в её сосках и в нижних губах. Седьмая была черной, как чернила кальмара. Работорговцы из Юнкаяь обучили их пути семи наслаждений, но не потому они были нужны Виктариону. Ему хватало и его темнокожей женщины для удовлетворения своего аппетита, пока он не достигнет Миэрина и не потребует своей королевы. Кому нужны свечи, когда его ждет само солнце?

Галеру переименовали в 'Вопль работорговца'. С ней в том числе кораблей в Железном Флоте стало шестьдесят один.

— Каждый корабль, что мы захватываем, делает нас сильнее, — говорил Виктарион железнорожденным, — но с этого момента расти будет сложнее. На днях мы встретимся с боевыми кораблями. Мы входим в воды Миэрина, где флотилии наших противников ждут нас. Нам предстоит столкнуться с кораблями всех трех городов рабовладельцев: с кораблями из Толоса, Элирии и Нового Гиса, даже с кораблями из Кварта.

Он старался не упоминать в своих речах о зеленых галерах Старого Волантиса, которые наверняка должны были проплывать залив Грифа.

— Эти работорговцы слабовольныe и слабохарактерныe. Вы увидите, как они побегут перед нами, вы услышите, как они завопят, когда мы будем пронзать их нашими мечами. Каждый из вас стоит двадцать таких, как они, ведь мы сделаны из железа. Помните это, когда мы заметим корабли работорговцев. Никого не щадите и не ожидайте пощады. Пощада, зачем она нам? Мы — железнорожденные, и два бога на нашей стороне. Мы захватим их корабли, сокрушим их надежды, зальем их залив кровью.

Сильнейший крик поднялся после его слов. Капитан ответил кивком, затем позвал семерых девушек, которых он велел доставить на палубу, самые красивые из всех, что были на борту 'Текущей Девки'. Он поцеловал каждую в щеку и рассказал им о великой чести, что окажут им, однако они не поняли его слов. Затем он отвел их на борт рыболовецкого судна, что они захватили, отвязал судно и поджег его.

— С этим даром из невинности и красоты мы почтим обоих богов, — провозгласил он, когда боевые корабли Железного Флота проплывали корящую рыболовецкую лодку. — Пусть эти девицы переродятся в свете, не испорченные похотью, или пусть спустятся в чертоги Утонувшего Бога, чтобы праздновать, танцевать и смеяться, пока моря не пересохнут.

Ближе к концу, перед тем как дымящееся судно было поглощено морем, крики семерых красоток превратились в прекрасную песню, как показалось Виктариону Грейджою. Затем поднялся сильный ветер, ветер, что наполнял их паруса и направлял их на север, на восток, и снова на север, прямо к Миэрину с его пирамидами из разноцветных кирпичей. На крыльях песни я лечу к тебе, Дейенерис, думал железный капитан.

Той ночью впервые он взял с собой драконий рог, найденный Вороньим Глазом на дымящейся пустоши великой Валирии. Он был перекрученным, шести футов в длину, блестящий черным и окаймленный красным золотом и темной валирийской сталью. Адский рог Эурона. Виктарион провел рукой вдоль него. Рог был теплым и гладким, словно бедра темнокожей спутницы, и таким блестящим, что он мог увидеть искаженное отражение себя самого в нем. Странные колдовские письмена были вырезаны на золотых лентах, что держали рог. 'Валирийские глифы,' — называл из Мокорро.

Это Виктарион знал:

— Что тут написано?

– Много и еще больше, —  черный жрец указал на одну из золотых лент. —  Здесь — имя рога.

— 'Я — Привязь Дракона.' Ты слышал как он звучит?

— Однажды.

Один из прихвостней его брата затрубил в адский рог во время вече на Старом Вике. Он был чудовищем, огромный, с бритой головой, с золотыми, нефритовыми и сделанными из черного янтаря кольцами вокруг толстых мускулистых рук, с огромным ястребом, вытатуированном на его груди.

— Звук, что он издает… он как будто жжет. Как будто если бы мои кости горели, сжигая мою плоть изнутри. А эти письмена светились ярко-красным, а затем раскаленно-белым, на них было больно смотреть. Казалось, тот звук никогда не прекратится. Он был похож на долгий протяжный вопль. Тысяча воплей, и все они направлены внутрь меня.

— А что случилось с человеком, который в него трубил?

– Он умер. После этого у него были кровавые пузыри на губах. Птица тоже сочилась кровью, —  капитан ударил себя в грудь. —  Ястреб, на этом месте. С каждого пера капала кровь. Я слышал, что человек весь сгорел изнутри, но это, должно быть, какие-то сплетни.

– Правдивые сплетни, —  Морокко перевернул дьявольский рог, изучая причудливые буквы, ползущие по второй золотой ленте. —  Тут написано: 'Ни один смертный не дунет в меня и останется жив.'

Виктарион горько размышлял о предательстве брата. Подарки Эурона всегда отравлены.

— Вороний Глаз поклялся, что этот рог заставит драконов повиноваться мне. Но как же они будут служить мне, если цена — это смерть?

— Твой брат не использовал рог сам, не должен и ты, — Мокорро указал на ленту из стали, — вот здесь 'Кровь для пламени, пламя для крови'. Не важно, кто протрубит в адский рог. Драконы внемлют зову хозяина. Ты должен подчинить себе рог. С помощью крови.

УРОДЛИВАЯ ДЕВОЧКА

Одиннадцать служителей Многоликого собрались той ночью под храмом — больше, чем она когда- либо видела в одно время и в одном месте. Только молодой лорд и толстяк пришли через входную дверь, остальные проникли потайными путями, через туннели и скрытые проходы. На них были закрытые чёрно- белые мантии, но усевшись, каждый скинул капюшон и показал лицо, которое решил надеть сегодня. Высокие стулья были вырезаны из чёрного эбенового дерева и белого чардрева, как двери храма наверху. На спинках чёрных стульев были лики из белого дерева, а на спинках белых — из чёрного.

Один из служителей стоял на другой стороне комнаты с графином темно-красного вина. У нее была вода. Когда один из слуг Многоликого изъявлял желание попить, он поднимал глаза или манил их пальцем и один из них либо оба подходили и наполняли его чашу. Но по большей части они стояли, ожидая взглядов, которых не было. Я — высечена из камня, напоминала она себе. Я — статуя, вроде Повелителей Морей, которые стоят вдоль Канала Героев. Сосуд с водой был тяжелым, но у нее были крепкие руки.

Жрецы говорили по-браавосски, однако однажды трое из них несколько минут возбужденно обсуждали что-то на высоком валирийском. Девочка понимала слова, по большей части, но они говорили приглушенными голосами, и она не всегда могла расслышать.

— Я знаю этого человека, — она ясно расслышала жреца с лицом, обезображенным болезнью.

— Я знаю этого человека, — эхом отозвался толстяк, как раз когда она наливала ему воды.

Но очень красивый мужчина сказал:

— Я вручу ему дар, я его не знаю.

Потом косоглазый сказал то же самое о ком-то еще.

После трех часов вина и слов, священники разошлись… все, кроме доброго человека, бродяжки и того, чьё лицо носило следы чумы. Его щёки были покрыты мокнущими язвами, а волосы выпали. Кровь капала из одной ноздри и запеклась коркой в уголках глаз.

— Наш брат хочет поговорить с тобой, дитя, — добрый человек сказал ей. — Присядь, если хочешь.

Она села на стул из чардрева, с ликом из чёрного дерева на спинке. Кровавые язвы не ужасали её. Она слишком долго пробыла в Чёрно-Белом Доме, чтобы испугаться ненастоящего лица.

— Кто ты? — спросило чумное лицо, когда они остались одни.