— Никто.
— Не так. Ты Арья из Дома Старков, которая кусает губы и не может лгать.
— Была. Я не она теперь.
— Зачем ты здесь, лгунья?
— Чтобы служить. Учиться. Изменить моё лицо.
— Сначала измени своё сердце. Дар Многоликого — не детская забава. Ты бы убивала ради собственных целей, для собственного удовольствия. Ты отрицаешь это?
Она прикусила губу.
— Я…
Он ударил ее.
Из-за удара ее щека горела, но она знала, что заслужила его. — Спасибо. — После достаточного количества ударов она сможет перестать жевать губы. Так делала Арья, а не ночной волк. — Я отрицаю это.
— Ты лжешь. Я могу видеть правду в твоих глазах. У тебя глаза волка и тяга к крови.
Сир Грегор, не могла не подумать она. Дансен, Рафф-красавчик, сир Илин, сир Мерин, королева Серсея.
Если она заговорит, то придется лгать, и он узнает. Она молчала.
— Мне сказали, ты была кошкой. Сновать по пахнущим рыбой переулкам, продавать устрицы и мидии за монеты. Маленькая жизнь хорошо подходит для маленького существа, такого как ты. Попроси, и всё вернётся. Толкай свою тележку, кричи про своих моллюсков и довольствуйся этим. У тебя слишком мягкое сердце, чтобы быть одной из нас.
Он хочет отослать меня.
— У меня нет сердца. Только пустота. Я убила много людей. Я могла бы убить вас, если бы хотела.
— И сладким это было бы на вкус?
Она не знала правильный ответ.
— Может быть.
— Тогда тебе здесь не место. У смерти нет сладости в этом доме. Мы не воины, ни солдаты, ни горделивые бравосцы. Мы не убиваем, чтобы послужить некому лорду, чтобы откормить наши кошельки, чтобы польстить нашему тщеславию. Мы никогда не делаем подарков себе в угоду. И мы не выбираем тех, кого убиваем. Мы всего лишь слуги Бога со Многими Ликами.
— Валар дохаэрис.
Все люди должны служить.
— Ты знаешь слова, но слишком горда, чтобы служить. Слуге полагается быть смиренным и покорным.
— Я покорна. Я могу быть смиреннее, чем кто-либо.
Это вызвало у него смешок.
— Уверен, ты будешь самой богиней смирения. Но можешь ли ты заплатить?
— Какую цену?
— Цена — ты. Цена — это всё, что у тебя есть, и всё, на что ты можешь когда-либо надеяться. Мы взяли твои глаза и вернули их обратно. Потом мы заберём твои уши, и ты будешь ходить в тишине. Ты отдашь нам свои ноги и будешь ползать. Ты не будешь ничьей дочерью, ничьей женой, ничьей матерью. Твое имя будет ложью, а само лицо, которое ты носишь, перестанет быть твоим.
Она чуть было не прикусила опять губу, но на этот раз поймала себя на этом и сумела остановиться. Мое лицо — темная водная гладь, скрывая всё, не выдаёт ничего. Она думала обо всех именах, которые носила: Арри, Ласка, Кошка-Кэт. Она думала о той глупой девчонке из Винтерфела, прозванной Арья- лошадиная-морда. Имена не имели значения.
— Я могу заплатить цену. Дайте мне лицо.
— Лица надо заслужить.
— Скажите мне как.
— Сделай определённому человеку определённый подарок. Можешь это?
— Какому человеку?
— Тому, кого ты не знаешь.
— Я не знаю много людей.
— Он один из них. Незнакомец. Не тот, кого ты любишь, не тот, кого ненавидишь, не тот, кого ты когда-либо знала. Ты убьешь его?
— Да.
— Тогда завтра ты снова будешь Кошкой-Кэт. Носи её лицо, наблюдай, повинуйся. И мы посмотрим, действительно ли ты достойна служить Тому, у кого Множество Лиц.
На следующий день она вернулась к Бруско и его дочерям в дом на канале. Глаза Бруско расширились при виде неё, а Бриа тихо выдохнула.
— Валар моргулис, — поздоровалась Кэт.
— Валар дохаэрис, — ответил Бруско.
Потом всё стало так, как будто она никогда не уходила.
Она впервые увидела человека, которого должна была убить, позже этим же утром, когда катила свою тележку через мощеные улицы, выходящие на Пурпурную гавань. Он был стариком, сильно за пятьдесят. Он прожил слишком долго, она пыталась сказать себе. Почему у него должно быть так много лет, если у моего отца было так мало? Но у Кошки из каналов не было отца, поэтому она оставила эту мысль при себе.
— Устрицы и мидии и моллюски, — выкрикивала Кэт, пока он проходил, — устрицы и креветки и жирные зеленые мидии!
Она даже улыбнулась ему. Иногда улыбка — это всё, что нужно, чтобы они остановились и купили. Старик не улыбнулся в ответ. Он посмотрел на нёё сердито и пошёл дальше, шлёпая по грязной луже. Её ноги намокли от брызг.
В нём нет любезности, подумала она, наблюдая, как он проходит. У него жесткое и злое лицо. У старика был узкий острый нос, тонкие губы, маленькие, близко посаженные глаза. Его волосы поседели, но маленькая заостренная бородка всё еще оставалась чёрной. Кэт решила, что она, должно быть, покрашена, и задумалась, почему он не покрасил и волосы. Одно плечо у него было выше другого, искривляя фигуру.
— Он плохой человек, — объявила она тем вечером, вернувшись в Черно-Белый Дом. — У него жестокие губы, подлые глаза и борода как у злодея.
Добрый человек усмехнулся:
— Он такой же, как любой другой, в нём есть и свет, и тьма. Не тебе его судить.
Это заставило ее призадуматься.
— Боги осудили его?
— Некоторые, наверное. Для чего же боги, если не для того, чтобы решать кто из людей хорош, а кто плох? Многоликий, однако, не взвешивает человеческие души. Он дарит свой подарок лучшим из людей так же, как он дарит его худшим. Иначе хорошие люди жили бы вечно.
Хуже всего были руки старика, решила Кэт на следующий день. Она следила за ним из-за своей тележки. Его длинные костлявые пальцы всегда были в движении: скребли бороду, теребили уши, барабанили по столу, дёргались, дёргались, дёргались. Его руки как два белых паука. Чем больше она смотрела на эти руки, тем сильнее начинала их ненавидеть.
— Он слишком много шевелит руками, — сказала она в храме. — Наверное, он полон страха. Дар принесёт ему покой.
— Дар всем приносит покой.
— Он заглянет мне в глаза и поблагодарит, когда я буду его убивать.
— Это будет означать, что ты провалилась. Лучше всего, если он тебя вообще не заметит.
Старик был каким-то торговцем, заключила Кэт после нескольких дней наблюдения. Его торговля, должно быть, была связана с морем, но она никогда не видела его на борту. Он проводил свои дни, сидя в суповой лавке рядом с Пурпурной гаванью. Кружка с луковым супом остывала у его локтя, пока он
