Кольцекрад долго пыхтел, а потом все же выдал какой-то совершенно несуразный рассказ про удирающего от кого-то зеленого от страха зверя неизвестной породы (естественно, скользкого), который с разгона врезался в стену.
— Напрасные слова-а-а, — пропел я.
— Что, опять не то? — хныкнул вор.
— Конечно, не то. Ответ: это сопля.
— Это нам ззнакомо, прелессть, ззнакомо. Почему плачет, почему?
— А тебя бы так об стенку!
На этот раз обескураженное молчание было немногим дольше.
— Давай третью, — коротко сказал голос.
— А как же твой друг? — спросил я.
— Какой еще?
— Ну тот, который тебе обычно говорит, что мне нужно делать, а что нет.
— Сам справлюсь. Третью загадку.
— И сепетить перестал, надо же… Ну хорошо, изволь: если вырыть глубокую яму и бросить туда камень, что с ним будет?
— Упадет на дно, — опасаясь неминуемого подвоха с моей стороны, осторожно сказал голос.
— Не совсем.
— Разобьется в пыль — и это будет уже не камень?
— Неправда ваша.
— Тогда… Тогда…
— Броссаемсса на него и откуссываем ему голову, моя прелессть! — завопил голос, но тут же сам себя оборвал более твердым и менее шипящим голосом: — Не лезь, хуже будет.
— Знатоки посовещались, и каков же будет окончательный ответ? — уточнил я.
— С камнем не будет ничего.
— Я предпочел бы более точный ответ.
— А что с ним может быть? Он же камень. Если не разобьется в пыль и не зацепится за что-нибудь… Он же не зацепится?
Я предпочел не заметить этот ловкий, хотя и бесполезный ход — просто воображение у пещерной твари было из рук вон.
— Не зацепится.
— Тогда ничего с ним не будет — вот и ответ! И попробуй сказать, что я не прав!
— Попробую.
— Что же будет ссс камнем? — вновь сорвался на шип незнакомец.
— Все просто. На глубине его съест маленький зеленый камнеед. И только попробуй броситься — у меня наготове самое жуткое и сильнейшее заклятье, которое превратит тебя в…
Но моим страхам, получится ли колдануть во сне или нет, не было места в случившейся затем сцене. Что-то одиноко звякнуло у моих ног. Присев на корточки, я нашарил где-то у носка ботинка маленькое гладкое колечко.
— Все равно оно мне не нравилось, — горестно сказал таинственный соперник. — Подавись. Если по-честному играть, то я выиграл. Ты же еще с папиным носом прокололся.
Черт возьми, мне стало его жаль! Тут я кое-что вспомнил.
— Погоди! — и я, скрипнув зубами от боли, все же стащил с пальца свое обручальное кольцо — все равно мне оно уже не понадобится, без старухи-то. — Согласен насчет носа! Махнемся, не глядя!
И я кинул свое кольцо в темноту. Видать, голый властелин колец поймал его на лету — звяка я не услышал.
— Голлм-голлм, — подавился слюнями от радости пещерник. — А он не такой уж плохой, правда, прелессть?
И на один миг в темноте блеснуло — это была улыбка. Я тоже невольно улыбнулся.
— А может, нам его вссе-таки съессть, да, съессть? Два кольцсса лучше, чем одно, — на той же ноте продолжил кольцекрад.
'Сорок пять секунд подъем!' — заорал я сам себе — и тут же проснулся.
И новообретенное кольцо было у меня на мизинце.
И мне прямо до ужаса захотелось его опробовать.
Но еще сильнее мне захотелось в одно секретное место.
Куда я и не замедлил отправиться.
Глава пятнадцатая
В какое же секретное место я отправился?
Это вас, в общем-то, и не касается. Главное, что по возвращении из оного я приготовился опробовать змеиное колечко.
Но Семены уже начали просыпаться, поэтому пришлось с сожалением отложить полевые испытания на потом.
'Потом' — это в смысле после охоты на Хельсинка, подумалось мне. До деревни вампиров было рукой подать. Ничего, мы потерпим. Как это говорится: делу — время, потехе — час? А час, можно подумать, не время? Никогда не понимал этой дурацкой поговорки…
Деревня вампиров появилась неожиданно — деревья, прежде растущие довольно кучно, расступились, и нашим взорам открылся ряд небольших домишек, жавшихся — иначе не скажешь — друг к другу, как будто сами жилища боялись тех, кто в них обитал. Домишки, пара колодцев, сады-огороды — все как у людей. Разве что ни о какой церкви, естественно, и речи быть не могло. Зато бросались в глаза всевозможные сараи, клети и загончики, в которых буйно процветала жизнь. В нос, как бы извиняясь за опоздание, резко шибанул специфический запах.
— Коровки, свинки, курочки — ай да вампиры! — не удержался я. — С умом дело поставили, на широкую ногу. А где сами хозяева?
— Дядька, да ты, никак, белены объемшись? — добродушно изрек Семен Семеныч. — Когда это кровососы посреди дня гоцали?
— А чего? Вон, глядите сами, вроде идет кто-то, — указал я на одинокую фигуру, которая приближалась к нам из-за дальних избенок.
— Это местный… Ну, в общем, у него всегда праздник, — заметил Эдуардыч. — Поясню: солнца этот кадр не боится, вообще ничего не боится, потому как пахан.
— Чей? Упыриный?
— Именно. Тут как дело-то было: сказка про вампиров закончилась, понятное дело, кончиной их старшого. Остальные почали баловать, в соседские села по ночам бегать, в окна пялиться да облизываться — беременные женщины были очень недовольны. Никакого порядка, каждый за себя, сосед за соседа не в ответе, не с кого спросить, в общем и целом. Пришлось нам на помощь идти — а какая от нас помощь, сами их до смерти боимся! Вот и выписали из-за моря-окияна, из страны Звездополосатии им пахана черноликого, арапского происхождения.
— Сам-то из этих, небось? — уточнил я.
— Из них, родимых, только белая ворона — света не боится, да ты это уже и так слышал. Мигом голубчиков зубастых построил, уму-разуму научил, да и сам с ними жить остался. Что, Веся, насторожился? Про тебя говорим, мил человек, не ослышался.
— Кости моете, начальнички? — ухмыльнулся острозубой улыбкой здоровенный арап, подходя ближе.
— А то! — подмигнул Семен Стругович. — Сам же знаешь — работа вредная, языки чешутся.
