Поэтому смерть Христа отличается от всех других человеческих смертей. Она отличается своей ужасностью. Смерть Христа больше, нежели только естественное событие, ожидающее всякого человека. Его смерть это событие добровольно принятое из любви к другим; событие, которое затрагивает не только плоть, но и дух, ибо человеческая смерть есть последствие греха, результат отпадения человека от Бога. Принимая на Себя это последствие, Христос принял всю ужасность смерти не только в том смысле, что смерть разрушает человеческую природу, разделяя тело и душу, но и в том, что смерть вынуждает пережить удаление человека от Бога, вызванное грехом. Будучи безгрешным, Христос страдает и умирает за грехи других, поэтому страдает и умирает не легкой, похожей на сон смертью, но смертью во всем её духовном ужасе, смертью которая есть плод греха. Смерть Христа это не только событие Его плоти, но и событие, совершившееся в глубинах Его Личности. Булгаков резко выступает против предвзятости представителей докетизма, когда они говорят о страдающем и умирающем Христе только как о человеке. Действительно, Христос страдал и умер не как Бог, но и не только как человек. Он страдал и умер как Богочеловек.[107] Словосочетания «как Бог» и «как человек» выражают только природу. Однако смерть это не только событие, затрагивающее природу; смерть это событие, происходящее в глубинах личности; это глубочайший личностный опыт – телесное и, особенно, духовное постижение всего ужаса смерти. Христос тоже пережил это на собственном опыте и во всей полноте; пережил как Божественная Личность, несущая в Себе как Божественную, так и человеческую природу. Поэтому смерть Христа нельзя отделить от Его Личности и рассматривать Его только как человека. Будучи единой Божественной Личностью, Христос в Своей Личности содержит все действия как Божественной, так и человеческой природы. Это действия Его Самого – принять, постичь, пережить, претерпеть, поэтому они и обладают бесконечной ценностью и беспредельным значением. Если бы Христос умер только как человек, то есть, если бы Его смерть не была бы смертью Богочеловека, тогда она не могла бы быть жертвой за наши грехи, ибо она была бы такой же смертью, как и смерть всякого другого человека. Христос искупил нас Своею смертью только потому, что умер не только как человек, но и как Богочеловек, Который, выстрадав смерть, как последствие греха, в самой Своей Личности, таким способом ее уничтожил.
Однако смерть Христа есть абсолютно вольное Его дело. Будучи безгрешным, Христос не подчинен метафизическому закону смерти. И если Он все-таки умирает, то только потому, что Он Сам Себя раскрывает для действия смерти. Поэтому смерть Христа есть самая глубокая степень кенозиса Бога. Св. ап. Павел, описывая самоуничижение Христа, замечает, что Спаситель «смирил Себя, быв послушным даже до смерти, и смерти крестной» (Флп. 2, 8). Эти две формы самоуничижения Христа или Его кенозиса – смерть и смерть крестная – имеют величайший смысл. Смерть вообще есть глубочайшее послушание в смысле онтологического подчинения небытию. Крестная смерть есть глубочайшее послушание в смысле исторического подчинения самой презренной форме смерти. Христос как Божетвенный Логос, через Которого и Которому всё сотворено, самоуничижился настолько радикально, что подчинился не только в случае смерти действующему небытию, но и самой презренной форме его действия – смерти на кресте.
Таким образом, есть три степени или ступени кенозиса Бога: творение мира, воплощение и смерть. Здесь везде Христос выступает как истинный носитель кенозиса. В сотворении мира Он есть Тот, через Которого всё сотворено и Которым всё держится. Однако, если сотворение, как говорилось, есть первый акт самоограничения Бога, то прежде всего этот акт затрагивает Христа. Неся мир Своей силою, Логос ограничивает Своё всемогущество, дабы предоставить относительному существу возможность быть и действовать. В воплощении Христос есть Тот, Который оставляет Своё состояние Владыки и принимает состояние раба, подчиняясь всем законам этого состояния. В страдании и смерти Христос есть Тот, Который раскрывает весь ужас смерти, как последствия греха, во всей его глубине, принимая этот ужас и претерпевая его как Богочеловек. Образ раба во Христе начинается Им, как первообразом мира, и следует вплоть до презреннейшей исторической смерти на кресте.
2. ПЕРЕЖИВАНИЕ КРЕСТА
Именно с этого сошествия Христа в мрак смерти и начинается Его восхождение в небесную славу. Вольное принятие полного самоуничижения превращается в победу над смертью, которая есть небытие. Это непреложная истина Христанства. Св. ап. Павел, описывая возрастающий кенозис Логоса – это самоуничижение через принятие образа раба, говорит: «Посему и Бог превознес Его и дал Ему имя выше всякого имени, дабы пред именем Иисуса преклонилось всякое колено небесных, земных и преисподних, и всякий язык исповедал, что Господь Иисус в славу Бога Отца» (Флп. 2, 9-11). Кенозис, достигнув своей наивысшей точки в смерти, становится своей противоположностью: подчинение превращается в господство. Христос - Раб превращается во Владыку вселенной. Вселенское Его страдание облекается всемирностью славы. И именно в свете этого превращения раскрывается переживание Креста в Восточной Церкви.
На Западе стало привычным утверждать, будто Восточная Церковь не выработала ни мистики Креста, ни его богословия; будто бы всё это сделал только Запад.[108] Эта точка зрения правильна, но в то же время и ошибочна. Если рассматривать крест как символ психофизических страданий Христа, тогда необходимо согласиться, что при таком понимании у Востока действительно нет ни мистики, ни богословия креста. Православное богословие не исследует процесса страданий и умирания Христа, насколько этот процесс означает естественное разрушение плоти Спасителя. Таких исследований, как упоминалось в начале этой главы, Восточная Церковь даже избегает, ибо подобные исследования считает недостойными по отношению к страданиям Христа. В Восточной мистике отсутствуют, как говорилось, очевидные признаки истязаний Христа: этим объясняется и полное отсутствие в Восточной Церкви людей со стигматами. Востоку не ведомо также почитание тех мест, где Христос останавливался на Своем крестном пути на Голгофу.[109] Реликвии страданий Христа – плащаница, гвозди, копье, хитон – здесь не имеют никакого значения. В иконописной живописи не принято изображать искалеченное, истекающее кровью и болью исковерканное тело Иисуса, особенно Его лицо. Крест как выражение того, что в страданиях и смерти Христа есть природно- человеческое, не занимает главного места в переживании и мышлении Восточной Церкви.
Однако это отнюдь не означает, что у Восточной Церкви вообще нет богословия Креста, его мистики и почитания. Значение страданий Христа в деле Искупления уже давно исследовано и особенно русскими богословами. В Литургии Восточной Церкви среда и пятница каждой недели посвящены воспоминанию страданий Христа. В проповедях этих дней преобладает мысль, что «крест Христов есть дверь Царствия для всех» и что «воистину крещение …, то есть погружение не столько в водах, сколько в обилии креста».[110] Следование за Христом, как вскоре увидим, есть участие в универсальной муке Христа. Даже в повседневной жизни восточный христианин подчеркивает значение Креста: и никакая другая конфессия не использует символ креста так часто как Восточная Церковь. В социальной области крест тоже переживается как путь к обновлению: движение за перевоспитание русских рабочих на религиозной и социальной основе, поднятое в начале нашего века Н. Неплюевым, как раз и называлось «Братством Прославления Креста». [111]
Таким образом было бы ошибкой усматривать противоречие между богословием Воплощения и богословием Креста и находить здесь различие между Восточной и Западной Церковью. Правда, G. Stadtmuller совершенно справедливо заметил, что основным объектом мышления Восточной Церкви или, точнее, осмысления,является «тайна воплощения Христа». Однако говоря это, он тут же присовокупляет, что на Востоке эта тайна толкуется весьма своеобразно, а именно: как «Бог, будучи бесконечным, может стать человеком»; как Он «из Своей божественной высоты может снизойти в человеческие низины».[112] Но это своеобразие точки зрения кроется в утверждении того, что мы называем кенозисом – самоограничением, самоумалением и самоуничижением Бога. Вочеловечение Бога есть, как уже говорилось, одна из ступеней кенозиса. Иначе говоря, Воплощение Восточная Церковь осмысливает как акт бесконечной любви Бога, Который ограничивает Свое всемогущество. Таким образом, дополняя слова С. Булгакова – «мир создан крестом», мы можем сказать, что и Воплощение совершилось
