ибо тот не поделился своим богатством с голодающими и обнищавшими сиротами. Вне сомнения, в этом моральном понимании противоречивости поведения Бога содержится правда. Бог, как справедливый Властелин, действительно не раз наказывал высокомерных и богатых. Однако момент наказания всего не объясняет и не исчерпывает. Противоречивые действия трансценденции заметны и там, где ни о каком наказании не может быть и речи. Аврааму было обещано увеличить число его наследников до числа звезд в небе и песчинок на взморье. Но вот однажды Господь вздумал потребовать его единственного сына Исаака. Авраам согласился принести сына в жертву, хотя и знал, что после принесения жертвы все обещания Бога превратятся в ничто. Здесь ни о каком наказании и речи быть не может. Бог благословляет также и размножение семей иудейского народа, благословляет супружество. Однако Вечному Логосу Он выбирает мать не из многодетных чтимых женщин Израиля, но незамужнюю и мужа не знающую Деву, которая нуждалась хотя бы и в формальной опеке Иосифа, дабы презрение толпы не пало на ее голову. А кто из апостолов более всех колебался, словно озерный тростник, если не Петр? Не он ли искушал Христа не принимать страдания и не его ли Христос назвал даже сатаною (Мат. 16, 23)? Разве не он во дворе Каиафы трижды отрекся от Христа? И все-таки разве не ему, сделав его камнем, Христос доверил руководство своей Церковью, которую победить не в состоянии все силы преисподней? И эти противоречия не только не носят характера наказания. Здесь мы видим дары и милость Господа, которые по людскому пониманию получают недостойные личности. Таким образом, для того, чтобы мы смогли хоть немного понять смысл поведения трансценденции, морального объяснения недостаточно.
Противоречивая деятельность трансценденции есть выражение ее онтологической суверенности. Бог самим своим бытием независим ни от одного существа. Он есть БЫТИЕ. Он есть совокупность и полнота бытия. То, что в сотворенном рассеяно и раздроблено, что в нем бывает только по частям и только частично, в Боге соединено, объединено, приведено в абсолютную совокупность и полноту. Бог есть ВСЯ и ВСЁ. Он есть «puritas essendi»20, как Его в свое время назвал Eckhart21. И именно в этом кроется основа той противоречивой деятельности, о которой шла речь. Бытие противоречиво само в себе. Однако здесь же надо отметить, что противоречие отнюдь не является протестом. Протест это метафизическое отрицание. Между тем противоречие это дополнение. Протест выражает внутреннюю невозможность бытия. Противоречие выражает полноту бытия, его совокупность, его емкость. Бог, будучи полным Бытием, самим Бытием, тем самым есть полное Противоречие, само Противоречие: coincidentia oppositorum22, как его очень точно называет Nicolaus von Cues. Бог объемлет все и все в нем вмещается, исключая протест. Все, что в сотворенном противоречиво пришло от Бога, ибо все, что было сотворенно, ничего не имело из себя. Однако эти противоречия в сотворенном разрозненны и каждое проявляется само по себе. Между тем в Боге эти противоречия находятся в абсолютном единстве. Но когда Бог встречается с нами в нашей экзистенции, Он является нам не во всей своей абсолютной полноте и совокупности, но в раздробленном облике. Наша экзистенция словно призма раздробляет божественное единство. Мы принимаем Бога только по частям. И вот эти отдельные божественные лучи, эти божественные части как раз и предстают перед нами в своей противоположности. Мы их видим изолированными друг от друга. Мы не охватываем их в их совокупности и не в состоянии свести их в единство. Полнота бытия для нас неохватна. Поэтому столкнувшись с отдельными действиями Бога, мы воспринимаем только то, что они явленны нам, мы воспринимаем только тот луч, который уже прошел через призму нашей экзистенции, поэтому отделенный от целого и изъятый из полноты. Само собой разумеется, что один луч противоположен другому лучу, ибо каждый из них несет только какую-то часть божественного содержания. Нас удивляет эта противоположность, мы не находим для нее никакого обоснования. Между тем сама эта основа кроется в полноте Бога, в той суверенности, благодаря которой Бог вознесен над всяким существом. Бог проявляется в противоположностях потому, что Он есть полнота и совокупность бытия. Противоречия, которые мы познаем в конкретных действиях Бога, как раз и есть конкретные проявления этой полноты и совокупности, которые раздроблены из-за ограниченности нашей экзистенции. Воспринимая Бога лишь по частям, мы тем самым осознаем Его в противоречиях, которые указывают нам на то абсолютное богатство и единство, которое кроется в самом Боге. Во время экзистенциальных столкновений эти противоречия предстают перед нами во всем своем могуществе, ибо тогда и божественное Бытие находится рядом с нами.
Бесконечная близость трансценденции человеку, наша жизнь в ней, наша постоянная и неминуемая связь с нею приводят к тому, что в экзистенциальном столкновении Бог нами переживается как наш Спаситель. Экзистенция, как говорилось, есть постоянная опасность. Небытие подстерегает ее повсюду и часто обрушивается на нее. Помощи, как защиты от этой опасности, мы не находим ни в самих себе, ни в других, ибо она подстерегает и так или иначе настигает нас всех. Таким образом, нам лишь остается повторять слова Псалма — «Бог нам прибежище и сила» — «Deus est nobis refugium et robur» (Пс. 45, 1); повторять не губами, но своим бытием, не психологически, но онтологически. Эти слова человечество повторяет во все времена. Их повторяет и Иов. Он постоянно говорит о том, что Бог будет его Спасителем; что Спаситель и Искупитель его жив, что «Он в последний день восставит из праха распадающуюся кожу мою сию; И я во плоти моей узрю Бога» (19, 25–26). Переживание Бога Спасителя в душе Иова настолько сильно, что он никогда, ни в какое мгновение не усомнился в Нем. В открытости своей экзистенции он чувствует спасительную руку Господа. Правда, Иов не в состоянии понять смысла своих несчастий. Он упрекает Бога, что тот его безвинного преследует. Но наряду с этими упреками в Иове живет надежда и вера. Бог непостижим, неуловим, недоступен. Но вместе с этим он и бесконечно близок, Он единственный, в котором мы держимся и потому Он сможет освободить и спасти нас. А так как экзистенция постоянно нуждается в таком освобождении, ибо постоянно находится перед лицом небытия, то тем самым и переживание Бога как Спасителя становится в человеке постоянным. Всякий религиозный акт есть тоска по спасению, и всякая религия есть религия спасения. Там, где отсутствует чувство спасения , там нет и религии. Деизм не является религией потому, что он, делая Бога только трансцендентным, уничтожает переживание Бога как Спасителя. Бог, который живет только по ту сторону нас, не может опуститься к нам. Пантеизм тоже не является религией, ибо он, делая Бога только имманентным, тем самым делает чувство спасения невозможным, ибо здесь нет того, кто спасает. Бог, который сливается с нами, не может возвыситься над нами и тем самым не может возвысить и нас. Однако всякое переживание Бога как бесконечно от нас далекого и вместе как бесконечно нам близкого вызывает чувство спасенности, реально его обосновывает и тем самым создает подлинное отношение между экзистенцией и трансценденцией. Спасение возможно только тогда, когда Бог не сливается с нами, как в пантеизме, и не отдаляется до степени недостигаемости, как в деизме. Эта великая противоположность Бога — transcendentus — imanentus, по ту сторону нас и в нас — и есть основа для возникновения чувства спасенности и тем самым проявления религии.
В тоже время она является и достаточным обоснованием для того, чтобычеловек мог смело воззвать к Богу. У Иова этой смелости вполне достаточно. Если бы между Иовом и Богом стоял судья, который воздел бы свои руки на каждого, Иов говорил бы, не страшась Бога. Он тогда сказал бы Богу: «не обвиняй меня; объяви мне, за что Ты со мною борешься?» (10, 2). И еще один пример: «Узнал бы слова, какими Он ответит мне, и понял бы, что Он скажет мне» (23, 5). Друзьям Иова, как говорилось, кажется, что Иов бунтует и даже злословит. Поэтому Елиуй и советует Иову остерегаться «нечестия» (36, 21), ибо «Он уже не требует от человека, чтобы шел на суд с Богом» (34, 23). Но подлинногобунтарства в душе Иова нет. Иов это не Конрад Мицкевича, который объявил бы Богу войну, находя опору в самом себе; в своей творческой силе, в своем бесконечном напряжении чувств. Иов — противоположность Конрада. Он ощущает себя ничтожеством и даже удивляется, как еще Бог обращает внимание на такое ничтожество. «Разве дни твои, как дни человека, или лета Твои, как дни мужа. Что Ты ищешь порока во мне и допытываешься греха во мне» (10, 5–6). И если Иов осмеливается обращаться к Богу, то это происходит не от ощущения собственной силы, но, напротив, от ощущения собственной ничтожности. Трансценденция есть его спасение. Только она одна может его спасти. Поэтому от к ней и обращается; обращается смело, даже несколько бесцеремонно, немного по-прометеевски, но искренне и открыто. Иов постоянно напоминает Господу, что он творение Его рук. Почему же тогда Бог так упорно хочет уничтожить это свое творение? «Не Ты ли вылил меня, как молоко, и, как творог, сгустил меня, Кожею и плотию одел меня, костями и жилами скрепил меня»
