образом стоит на минуту задуматься над этими глубинами и хотя бы попытаться в них заглянуть.
Ответ Иова в сущности такой же, как и ответ всех святых всех времен. Все святые принимали решение принять страдание и претерпеть его в Боге. Более того! Многие святые жаждали страдания и искали его. Не один из них с радостью встретил болезнь, несчастье, нищету, истязания и, наконец, смерть. Это поразительные факты, но они подлинны. Жажда страдания и радость претерпевания его — один из характернейших признаков святой личности. Но не является ли это нелепостью? Ведь страдание есть зло. И никакая логическая спекуляция не превратит его в позитивную вещь, следовательно, в добро. Страдание есть недостаточность, отрицание, небытие. Так как же можно жаждать зла? Как можно радоваться небытию? Страдание разрушает экзистенцию человека и лишает его бытия. Так как же можно искать этого разрушения и этого лишения бытия? В страдании человек бывает меньше; он приближается к небытию. Так как же можно полноту бытия выменять на этот скользкий путь, ведущий по направлению к небытию? И все же святые именно так и поступают. Так не были ли они ненормальными? Отнюдь! Жажда страдания в жизни святых открывает перед нами великую загадку человеческой экзистенции, возможно, даже последнюю в ее открытости трансценденции.
Страдание лишает человека бытия. В страдании человек начинает быть меньше. В этом и заключается сущность страдания, к сожалению, чисто негативная. Но именно поэтому страдания жаждут и ищут. Именно потому, что оно лишает человека бытия, его ценность становится неизмеримой. Настигнутый страданием человек скользит в небытие. Сам себя он обосновать не может. Не в его возможностях преодолеть небытие. Об этом мы уже говорили. Поэтому для такого человека остаются два пути: или двигаться и дальше к полной гибели, или искать новую основу — не в себе, но по ту сторону себя. В страдании для него раскрываются две возможности со своими необычайными перспективами. И человек должен определиться. Многие выбирают первый путь и гибнут. Не одного страдание ломает не только физически, но и обесчеловечивает до такой степени, что в нем пропадают все высшие чувства, хотения, пристрастия, добродетели и вообще — всякие признаки духовности. Бытие, которое не строится, страданием разрушается до основания. Страдание это своеобразный рак бытия, который безудержно и неумолимо разъедает человеческую экзистенцию. Потому мы и видим множество слоняющихся по миру креатур, которых страдание обесчеловечило до полной их неузнаваемости. Н. Бердяев справедливо подчеркивает эту, как он называет, темную и адскую сторону страдания и замечает, что первый долг сострадания заключается в том, чтобы освободить сущее от этого второго страдания и совершенствовать очищающее воздействие первого. Бердяев также предполагает, что у страдания есть две возможности: первая — светлая и искупляющая, вторая, как говорилось, темная и адская. Выбрав эту темную сторону, человек перестает быть человеком в высшем и духовном смысле этого слова.
Однако Иов, а с ним и все христианские святые выбрали другую возможность — светлую и искупительную сторону страдания. Они тоже, как и любители темной стороны, чувствовали свое приближение к небытию. Они чувствовали, что убывают, что их бытие словно растворяется и испаряется. Но они взялись обосновать его заново: не собой, ибо здесь они сами ничего не могли сделать, как и первые. Бессилие человека в ситуации страдания у всех и всегда одинаково. Но Иов и святые даже и не основывались на человеческой силе, возникающей в них самих. Они перешагнули через себя и основу для своего нового бытия искали уже в трансценденции. Видя свою угасающую экзистенцию, они соединили ее с трансценденцией, дабы эта последняя заново наполнила их бытием. Здесь они поступили так же, как та раненая морская улитка, которая свою рану заделывает жемчугом. Страдание наносит раны самому бытию. После себя оно оставляет пустоту. И вот Иов и святые эти раны, эту пустоту как раз «заделывают» трансценденцией. Открывшись Богу и представив ему все свое бытие, человек не остается одиноким. Бог снисходит в его открытость и наполняет ее собою. Экзистенция, лишенная страданием бытия, выпрямляется и поднимается, но уже на новой основе. Она уже несома новым бытием, божественным бытием, ибо оно пришло с той стороны. Принятое и в Боге вытерпленное страдание есть путь к обожению человека. Само по себе страдание и здесь не имеет ничего позитивного. Оно разрушает человека в любом случае. Однако человек, который не открывается Богу, остается без помощи и разрушается до конца. Между тем человек, который открывается Богу, с помощью трансценденции строит новое бытие; не старое возвращает, но приобретает новое из рук самого Бога.
Вот почему Иов принял страдание и вот почему святые его искали и даже радовались ему. Страдание было для них возможностью избавиться от себя прежнего и стать новым человеком. Оно было единственной возможностью иединственным путем, ибо безгрешно лишить человека бытия может только страдание. Правда, грех тоже лишает человека бытия. Изречение бл. Августина, что грех это «inclinatio ad nihilum» — приближение к небытию, выражает его глубочайшую сущность. Но грех также замыкает человеческую экзистенцию перед Богом: в этой замкнутости как раз и происходит это лишение бытия. Грех отвращает человека от Бога и тем самым он устремляет свой взгляд в небытие. Поэтому осуществляемое грехом лишение бытия не дает человеку возможности облечься в новое бытие, ибо лишение бытия грехом отвращает человека от источника бытия. Между тем страдание лишает человека бытия совершенно по-другому. Оно не замыкает экзистенцию и сама собой не отвращает человека от Бога. Оно только разрушает прежнее бытие, оставляя человеку возможность позаботиться о новом. Таким образом, если человек пользуется этой возможностью, если он обращается к трансценденции и делает ее основой этого нового бытия, он действительно не только спасается от погибели, но и поднимается на новый уровень экзистенции. Таким образом, человек, принявший страдание и претерпевший его в Боге, идет в двух направлениях. С одной стороны, он приближается к небытию, утрачивая свое прежнее бытие: свои привычки, свои склонности, свою повседневность, свой мир. С другой стороны, он поднимается в направлении к бытию, приобретая под влиянием трансценденции новые переживания, новые чувства, новые взгляды, новую любовь и новую веру. Трансценденция снисходит в такого человека и совмещается с ним. В страдании человек меняется, выявляя в себе божественный первообраз. Все тяжелое, безнравственное, природное, мирское, что сформировала в нем повседневность, исчезает в страдании. Страдание очищает человеческое существо от всех чуждых его сущности и его идеалу наростов. Страдание устраняет из нас все то, что мешает проявиться в нас божественному первообразу. Претерпевать в Боге в глубинном смысле означает обожать себя.
Таким образом, становится понятным, почему святые, решившись идти к Богу, вполне естественно начинали искать страдания. Только страдание могло их очистить и подготовить к нисхождению в них Господа. Только страдание могло облечь их в нового человека, о котором говорил св. Павел. Поэтому святые в сущности жаждут не страдания как такового, как распространителя небытия, как разрушителя человека, но они жаждут Бога. Страдание для них было только путем, единственным и подлинным путем к Богу. Страдая, они радовались не убыванию своего бытия, но тому, что это убывание вместе было и построением Богом нового бытия. Страдание было и остается злом. Оно не утрачивает этого своего негативного характера даже и в жизни святых. Но именно потому, что оно есть небытие, оно уносит в это небытие и прежнее неудачное, неочищенное человеческое бытие, создавая онтологические возможности обосновать наше бытие заново, на этот раз уже самим Абсолютным Бытием и тем самым обрести главную опору, не такую, какую мы имели прежде. Стремясь вверх, святые как раз и жаждут страдания, чтобы как можно скорее достичь этого верха и потому доверяют страданию избавление их от того груза, который постоянно тянул их вниз и привязывал их к миру.
Таков экзистенциальный смысл страдания. Это ответ, который Иов дал своим друзьям и который святые Церкви дают страдающему и ищущему смысла страдания миру. И этот ответ показывает, что страдание — это обоюдоострый меч. В своем существе страдание есть лишение бытия: разрушение и погубление человека. Эту свою сущность оно осуществляет в каждом из нас. Однако установки человека по отношению к этому разрушению неодинаковы. Если человек закрывается перед Богом и не основывает на Нем своего нового бытия, страдание разрушает его до совершенного обесчеловечивания. Но если он открывается перед Богом и в Нем ищет основу и содержание для своего нового бытия, тогда он поднимается вверх и нанесенные страданием раны «заделывает», как та улитка, божественным жемчугом. Исходя из этого, мы приходим к важному выводу: страдание имеет смысл только тогда, когда оно есть путь для Бога в нашу умаленную экзистенцию. Во всех других случаях, когда Бога нет, когда человек остается один на один со своими мучениями, страдание не имеет смысла. В этих случаях оно есть прорыв небытия, прорыв того первобытного хаоса, который кроется в
