- А... второй?
Абдуллах не помнил сумеречное имя второго самийа. Во дворце его прозвали Бакром, но аль- Мамуну совестно было называть рабской кличкой того, кто стоял у порога смерти и готовился сделать последний шаг.
- О Нуалу я пока ничего сказать не могу, о мой повелитель, - сухо ответил ибн Бухтишу.
Тихий вскрик за занавеской заставил обоих обернуться.
- Нуалу?.. Нуалу!
И ледяной голос растаял причитаниями - совсем по-человечески: зачем, зачем ты ушел, как горько и обидно видеть тебя мертвым, ты бы вернулся...
Лекарь отдал таз ученику и устало вытер пот рукавом.
- На нем не было ни царапины, - сглотнув, тихо сказал аль-Мамун.
- Гула, - все так же устало пожал плечами сабеец. - Сильная, старая гула. Если б не джинн, ее б так и не разглядели, - очень, очень сильная гула.
- Как давно она здесь?.. - пробормотал Абдаллах. - И где настоящая...
- ...Умм Муса, повелитель? - отирая руки платком, спросил лекарь.
- Да.
- Кахрамана Умм Муса мертва, - твердо сказал ибн Бухтишу. - Гула принимает облик существ, чью плоть и кровь ей удалось отведать.
- Выходит...
- Гула подстерегла и убила госпожу Умм Мусу, чтобы принять ее облик, - уверенно сказал лекарь и передал полотенце ученику.
Вот интересно, откуда он это все знает, подумал Абдаллах. Читал в ученом трактате 'Об обычаях и нравах гул'? Поистине, здесь творится нечто немыслимое... Да помилует нас Всевышний, карматским шпионом на женской половине оказалась - гула! О Милостивый, гула! Разве подобные твари не населяют лишь детские сказки?!
- Что-то вокруг меня одни волшебные существа, - мрачно пробормотал аль-Мамун.
- Подобное положение дел требует осторожности и осведомленности, повелитель, - так же мрачно отозвался сабеец. - Убивать волшебных существ себе дороже, о мой халиф, - так у нас говорят. Смертельный удар всегда возвращается тому, кто его нанес. Всегда. Чем сильнее существо, тем сильнее ответный удар.
- Сумеречники тоже волшебные существа - и что же? - мрачно поинтересовался аль-Мамун.
- Именно поэтому, мой повелитель, мы, сабейцы, с ними не враждуем, - и звездопоклонник сжал зубы так, что на скулах заходили желваки.
Аль-Мамун лишь пожал плечами. Горестная отходная за занавеской завершилась. Хотя, похоже, сидевший у изголовья сумеречник зажал себе рот ладонями - за тонкой, лампой подсвеченной тканью лаонец виделся скрюченной тенью, только хвостик на затылке вздрагивал.
- Акио, в своем роде, повезло, - тихо пояснил ибн Бухтишу. - Он всего лишь полоснул гулу мечом и забрызгался кровью. А Нуалу нанес чудищу смертельный удар - и пал жертвой вырвавшихся на свободу энергий...
В голове царапнулась какая-то мысль. Что-то он, Абдаллах, должен спросить важное - вот про эти энергии. Что-то с этим смертельным ударом нужно прояснить...
- О мой повелитель! - его почтительно подергали за рукав.
Гулямчонок широко раскрыл густо накрашенные глаза:
- Госпожа ждет, ой ждет госпожа, почтительно просит не забыть о ней этим вечером...
Да. Так что же с этим ударом?... Тьфу, пропасть, мелькнуло и забылось. Ладно. Потом вспомним.
А сейчас нужно идти к Буран. О Всевышний, подай мне мудрости и терпения...
Пахлава плавала в мелкой лужице меда на самом дне фаянсового блюда. Шекинская - сверху толстым слоем лежала прозрачная сеточка ришты с шафрановыми узорами. Хотя, знающие люди говорили, что за шекинской пахлавой нужно ехать в Шеки. Ну или в столицу, про себя добавлял аль-Мамун: на беговых верблюдах лакомство привозили во дворец менее чем за полдня. Морскую рыбу из устья Тиджра, везли, кстати, дольше, - но там и расстояние было побольше.
Под заискивающим взглядом жены аль-Мамун подцепил вилкой серо-бурый кусочек в липком сиропе.
- Вкусно, - прожевав, похвалил пахлаву.
Буран просияла:
- Ой, я такая радая, такая радая... Кахрамана новая, думала, совсем будет бестолочь, ан нет, нашла лавку, хотя знаешь, Абдаллах, говорят, там шайтан ногу сломит, в этом квартале ихнем ардебильском, такая смышленая, да, хоть и молоденькая совсем...
И осеклась. Ага, испугалась, что наговорила лишнего - про молоденькую. Точно, точно, испугалась - и заревновала. Белые пухлые пальцы мяли край длинной пашмины - еще и разозлилась. Похоже, недолго Шаадийе ходить в кахраманах, Буран не потерпит рядом с собой красивую и умную девушку. Ей нужны такие, как толстая Тумал и Умм Муса эта, тупая и...
Ох ты ж, Умм Муса... Да будет тобой доволен Всевышний...
Словно подслушав его мысли, Буран решила поплакать. Растекаясь сурьмой с век, она завсхлипывала:
- Абдаллах, мне так страшно, ой так страшно! Кто ж мог подумать, что нету больше Умм Мусы, а на месте ее... ыыыыы...
Невольница кинулась с платочком, Буран грубо ее отпихнула - убирайся, мол. И завытиралась собственным, из рукава вытащенным, кусочком ярко-зеленого хлопка.
- Ну... - аль-Мамун попытался собраться с мыслями - супругу все же следовало утешить, - ну... бывает...
Мда, отлично получилось. Буран разрыдалась в голос.
- Ну... Буран... ну... не плачь, пожалуйста!
- Ыыыыыы... ты меня совсем не лю-ууу-биии-ииишь... ыыыы...
- Ну... ну... что я могу для тебя сделать? Хочешь арапчонка? Мне вот говорили, что ты хочешь... Давай подарю тебе арапчонка - будет бегать за тобой, зубами блестеть, а?..
Тут Буран притихла. Посопела, сморкнулась, снова посопела. Вытерла черные потеки под глазами. И вдруг выпалила:
- Прости, пожалуйста, своего дядю!
От неожиданности аль-Мамун выронил вилку. Она звонко тренькнула о фаянс блюда.
- Что?!
- Прости принца Ибрахима аль-Махди, о мой господин! - жена горестно подняла брови домиком. - Пожалуйста...
- Буран, кто тебя попросил попросить... тьфу... короче, кто тебя попросил об этом?!
- А... я...
- Отвечай!
Буран заколыхалась броней ожерелий на груди, застреляла глазами:
- Ну... ну...
- Это была я, сынок. Это моя просьба.
Голос Ситт-Зубейды прозвучал ровно, но глуховато, словно сквозь платок.
Ее лицо до самых глаз действительно закрывала темная непрозрачная ткань. Впрочем, чему тут удивляться: госпожа Зубейда блюла приличия, как и подобает знатной ашшаритке. Сын мужа от другой женщины был для нее не махрам4 - при нем ей не подобало снимать хиджаб и открывать лицо.
Черная глухая абайя, черный платок - даже без каймы. Темные глаза под узенькими щипаными бровями - с темными кругами, набрякшими веками. Ситт-Зубейда с шелестом черного шелка опустилась на подушки рядом с Буран, и та сразу сжалась и поникла.
