Шейх таглиб вспыхнул:
- Помню ли я про ад-Давасир, сейид? Да отсохнет мой язык, если благородные дети ашшаритов забудут об этом! Мой отец и отец моего отца рассказывали мне о битве! - и схватился за рукоять джамбии.
Тарик прикрыл и раскрыл глазищи. И сказал:
- Вы переправились через наполненный дождем вади по мосту из связанных плотов. Лаонцев было в три раза меньше, чем вас.
Абу-аль-Хайджа засопел, стискивая пальцы на острых выступах рукояти кинжала. Да уж, такого позорного поражения, как при ад-Давасир, племена не знали за всю свою историю...
- А в объединенном войске таглиб и хашид шло чуть ли не шесть тысяч всадников.
- Нас было от силы две тысячи! - возмутился ибн Хамдан.
- Вранье, - сплюнул шелуху Тарик. - Шесть тысяч. Я смотрел записи дивана аль-джайш, который потом выплачивал ата5 участвовавшим в кампании и семьям погибших.
Абу-аль-Хайджа сердито засопел - крючкотворства и бумагомарания он не любил. Что они понимают, эти писаки, в разговоре мечей и копий?
Нерегиль тем временем сгреб горсть семечек с блюда и, кривя губы в презрительной гримасе, продолжил:
- Лаонцы встали в 'черепаху', и ваши стрелы не причинили им никакого вреда. В конную атаку вы тоже не пошли - и правильно сделали. Воины Аллеми стояли с хорошими пехотными щитами и копьями в шесть локтей длиной. Копья они уперли в землю, и кавалерия сразу стала бесполезной. Я все правильно излагаю, о Абу Джафар?
- Да, сейид, - мрачнея, подтвердил ибн Хамдан.
И он, и Тарик знали продолжение истории.
- Тогда вы решили оставить лошадей и атаковать лаонцев в пешем строю. Да?
- Да, сейид.
- Когда барабаны пробили команду спешиться, а знаменосцы отмахнули ее знаменами, таглиб закричали, что не будут идти пешком, как бедняки из стойбищ. А хашид закричали, что раз таглиб не спешиваются, то и им зазорно бросать на произвол судьбы своих скакунов. Однако вождь хашид закричал, что биться в пешем строю боятся лишь трусы, и перерезал сухожилия своему коню - а следом за ним так поступили его вольноотпущенники и ближайшие родственники. Среди хашид началась драка: кто-то хотел спешиться, кто-то не хотел, и все обвиняли друг друга в трусости. Тем временем лаонцы подняли копья и пошли в атаку. Щитовая стена спихнула вас в вади вместе с покалеченными и непокалеченными лошадями. В довершение всего бегущие хашид испугались преследования, перерубили канаты моста, и большая часть находившихся на нем либо утонула, либо погибла под лаонскими стрелами. Я правильно все рассказываю, о Абу Джафар?
- Да, сейид, - выдавил Абу-аль-Хайджа.
И скрипнул зубами.
Тарик закинул в рот семечку. И показал куда-то за спину шейху таглиб - погляди, мол. Тот оглянулся.
И чуть не ахнул.
С другой стороны ристалища невероятно быстро стоился отряд пехоты - так быстро, словно джинны наколдовывали его, прямо на глазах у Абу-аль-Хайджи. Звеня кольчугами, воины занимали места, разворачиваясь к волнующейся толпе бедуинов. Ровные ряды белых тюрбанов над блескучими кольчужными капюшонами, выпуклые деревянные щиты в полчеловеческого роста. Ну да, конечно. Гвардейцы. Куфанский джунд.
Каид гаркнул команду, грохнул барабан, строй упал на колено и с грохотом сомкнул щиты. И наклонил упертые к ступне копья.
Тарик сплюнул шелуху. И лениво приказал:
- Прикажи своим воинам спешиться, о Абу Джафар.
- ...Принесите еще огня! Еще ламп! А еще лучше - свечей! - бурчал, подслеповато щурясь, Харсама ибн Айян.
Похоже, старику день казался нескончаемым - да что там, он даже для аль-Мамуна вышел слишком долгим. Совершив два раката ночной молитвы, правоверный может идти спать. Но день халифа сегодня превратился в ночь, и конца ему пока не предвиделось. Так что если он, аль-Мамун, пропустит рассветную молитву - Всевышний простит. А плюнуть и уйти прямо сейчас - нельзя. До него и в хариме доберутся - через Буран и Ситт-Зубейду. Доберутся сначала до жены с подарками, а потом и до него с прошениями.
Потому что за воротами Башни Справедливости, отделявшей Большой двор от двора приемов, стояла и орала толпа народу.
- Справедливости! Справедливости! Не потерпим оскорбления!..
Ну-ну, крикуны, орите-орите.
Вода в узенькой канавке казалась масляно-черной, крохотный прудик в самой середине двора почти не блестел. Малая подкова башенных ворот походила на выход в огненный дневной мир - толпа во дворе приемов жгла факелы. Сидевшие под сводами джахлиза стражники переглядывались и поправляли чалмы - им становилось все неуютнее. Семенящие и потеющие от страха черные евнухи расставляли на камнях двора свечки и звякающие лампы. В прибавившемся свете сразу стала заметно облупившаяся штукатурка и разномастная кирпичная кладка Башни Справедливости: снизу крупные прямоугольники парсийского фундамента, повыше мелкие ребра ашшаритской перестройки, а по краю арочной подковы - снова большой кирпич, выложенный после ремонта аль-касра.
- Справедливости эмира верующих! Справедливости нашим женам и детям!
Справедливости так справедливости. Аль-Мамун углубился в чтение поданных нерегилем бумаг.
Четыре дня продлился смотр собравшихся для похода на аль-Ахсу войск. Сегодня перед Тариком прошли два больших отряда, да что там отряда - армии. Утром на ипподроме построились полки Абны - потомки аббасидских гвардейцев, находящиеся на казенном содержании, показывали свое искусство в стрельбе из лука и метании копья по мишени. Вечерние часы отданы были бедуинским всадникам под командованием Абу-аль-Хайджи.
Вечерние новости почему-то дошли до халифа быстрее утренних: разъяренный шейх таглиб попытался обжаловать приказ Тарика незадолго до призыва на послезакатную молитву. Абу-аль-Хайджа сыпал такими проклятиями, что случившаяся рядом Шаадийа-кахрамана закрыла от стыда лицо. Надо сказать, что Тарик в долгу не остался: похоже, он много чему научился во время своих странствий с бедуинами и теперь ругался с той же виртуозностью.
'Вы - сборище крикливых баб, которым нельзя доверить вести коз на водопой!', орал нерегиль. 'Ни боги, ни люди, ни прошлое ни настоящее ничему вас не учат - вы пребываете в том же неотесанном, убогом, дикарском и уродливом состоянии, что и триста лет назад!'. Далее последовало что-то накрученное, с перечислением такого количества зверей и насекомых пустыни, что аль-Мамун, хоть и приходилось ему заглядывать в старинные словари, потерялся от такого количества незнакомых слов. А вот Абу-аль-Хайдже все перечисленные четвероногие и многоногие, похоже, много что говорили - потому что он бросился на Тарика с джамбией, и их пришлось разнимать воинам хурс.
А случилось все от того, что нерегиль отказал всадникам пустыни в праве идти в поход - они, мол, не сумели спешиться по приказу. К тому же он велел вазиру дивана войска вычеркнуть имена бедуинов ибн Хамдана из списков тех, кому выплачивается жалованье-ата.
Абу-аль-Хайджу пришлось успокаивать недолго: аль-Мамун, конечно, отменил несправедливый приказ о лишении его воинов ежемесячных выплат. Ну и долго превозносил их мужество, завершив свои речи торжественной клятвой по достоинству оценить верность и храбрость бедуинов по возвращении из похода - а то кому же он, эмир верующих, доверит охранять свой харим и свою столицу, как не ибн Хамдану
