неизменно выигрывал все бои, а последний вознес его имя на уровень подвига, упоминаемого в любом, хоть сколько-нибудь методическом, изложении событий Великой Отечественной войны.
Он любил ночной бой за то, что ночь сберегала ему людей. Этому жизнелюбу и оптимисту необыкновенно дороги были люди. Он вел их на смерть. И себя обрекал смерти. Но он признавал смерть только неизбежную, неотвратимую, когда иного выхода нет.
Смерть, за которую враг заплатит вдесятеро.
Страна поднялась на смертный бой. Она встретила захватчиков ненавистью и единством. Стальная воля партии величественной целью защиты Отечества и избавления мира от фашистской мрази цементировала единство народа. Не на аморфное скопление суетящихся и пораженчески настроенных группировок натолкнулась нацистская машина, а на твердость народа, самоотверженного и целеустремленного в желании защитить свою землю.
По сути дела, уже в приграничном сражении идея «блицкрига» была похоронена. Пограничные заставы, Брест, Лиепая… Крушение военных планов вызвало у гитлеровцев взрыв уродливой ярости. Она изливалась на мирное население. Это было не слепое разрушение. Это была холодная, рассчитанная жестокость. Она преследовала цель — устрашить, парализовать ужасом.
7 августа в воздушном бою над Москвой совершил первый ночной воздушный таран воспитанник комсомола младший лейтенант Виктор Талалихин. Уже были закрыты грудью первые амбразуры. И первые храбрецы с гранатами в руках легли под гусеницы танков. Война ставила вопрос не только о чести и достоинстве, но и о самом физическом существовании народа. Недостатка в фактах не было: гитлеровцы с каждым днем поставляли их все щедрее — факты самых лютых зверств.
— Сама по себе статистика зверств задачу моральной подготовки бойцов за нас не выполнит, — внушал Никитин политрукам подразделений.
— Человек, как и всякое живое существо, наделен могучим инстинктом жизни, — вторил ему Куников. — Этот инстинкт самосохранения бывает подчас сильнее всего, он даже отважных людей заставляет бледнеть и пятиться.
Как воспитать бесстрашие — над этим думало все руководство отряда. Ответ был: только комплексно. Надо прививать чувство долга. Чувство локтя. Любовь к товарищу. И тогда придет бесстрашие.
Средством воспитания стала не только коллективная читка газет и их обсуждение. Средством воспитания стало простое человеческое общение, коллективный отдых в редкие свободные от учения часы — тот отдых, умелым организатором которого Куников был с юношеских лет.
Однажды августовским вечером Цезарь оказался неподалеку от площадки, где Никитин и человек десять бойцов отряда, покуривая, вели о чем-то неторопливый разговор. Цезарь прислушался. Речь шла о нем. Вася рассказывал биографию командира, не скупясь на возвышенные эпитеты.
Улучив момент, Цезарь позвал его и отвел за угол штабного барака.
— Василий, зачем это?..
— Чтоб люди знали, кто у них командир. Имеют они право знать, кто ты такой, не загубишь ли их задешево?!
— Ну-ну… Так что же ты, старик, святого из меня лепишь?
— Ничего не святого. Такого, как ты есть.
— Как это — такого? Уж ты-то знаешь — грешен я, батюшка. И недостатков у меня…
— А меня твои недостатки сейчас не интересуют.
— Но тогда и достоинствам моим никто не поверит.
Вася рассвирепел, светлые глаза еще больше посветлели.
— Ах так? Ну давай сюда свои грехи!
— А то ты не знаешь…
— Знаю! Потому и говорю, что никакого значения…
— Ладно, не кричи. Все равно, старик, кто мы с тобой такие, это и наши подчиненные, и мы сами узнаем только в бою.
Близился конец августа 1941 года. Темп продвижения немецко-фашистских войск уже не исчислялся десятками километров в сутки. Но вынужденную ограниченность маневра Красной Армии Куников переживал как огромное личное горе. Понимая сложность развертывания эвакуированных предприятий, отдавая себе отчет в трудности перехода мирных предприятий на военные виды продукции, он знал: чудес не будет, нужно время, и время немалое, чтобы развернуть производство, создать превосходство в технике, сформировать, обучить и вооружить современным оружием новые дививии, и тогда наступит перелом — победоносный, прочный, необратимый.
Война переменила даже темы разговоров в семьях. Теперь и с женой Цезарь говорил лишь о войне.
— Наташа, ты мне должна помочь оборудовать ремонтные «летучки», не то Гнилозуб, наш механик, запилит меня насмерть и будет прав.
(Наталья Васильевна в то время была директором Всесоюзной выставки металлорежущих станков и инструментов. «Летучки» были оборудованы на трех машинах и служили отряду до боев на Тамани.)
Квартира на Тверском бульваре опустела. Маленького Юру Наталья Васильевна увезла подальше от бомбежек в один из многочисленных детских лагерей километрах в ста от Москвы. Цезарь приходил домой редко, Наталья Васильевна кормила его, а он, усталый, сидел и улыбался. Все-таки улыбался. Только однажды (это было в конце августа, когда германские войска вклинились в нашу оборону севернее Киева), подойдя к заклеенному накрест полосками газеты окну, процедил:
— Перечеркнули жизнь, мерзавцы.
Но сразу спохватился, перешел на нейтральную тему.
12 сентября 1941 года 14-й отряд водного заграждения (командир — старший политрук Ц. Л. Куников, комиссар — старший политрук В. П. Никитин, начальник штаба — лейтенант В. С. Богословский) был отправлен на фронт.
Еще в конце августа, предчувствуя скорую (наконец-то!) отправку, Куников простился с друзьями. Побывал на тормозном заводе, на «Самоточке», в наркомате, тихо постоял в пустых коридорах редакции на улице Мархлевского.
12 сентября забежал проститься с матерью — и не застал ее. Тогда он бросился на Тверской бульвар. Квартира была пуста, Наташи не было. Он ждал до последней минуты…
Наталья Васильевна ездила за Юрой и вернулась на другой день. Войдя в квартиру, бросила привычный взгляд на стул в углу комнаты: там, в аккуратном свертке, было сложено теплое белье и другие мелочи в дальнюю дорогу. Взглянув, обомлела: свертка не было. Только тогда она заметила на столе записку. Поручив Юру соседям, кинулась вниз, к машине. Ей удалось узнать, что эшелон находится где-то в районе Подольска. Началась гонка. Километрах в десяти от Подольска машина стала: кончился бензин. Достать его было невозможно, правила военного времени не знали снисхождения. Лил дождь. Когда Наталья Васильевна пешком добралась до станции, воинского эшелона на путях уже не было. Она стояла на перроне и глядела в темно-синюю даль. Оттуда струился холодный ветер и трепал записку, стиснутую в пальцах: «До свидания, Наташа! Все будет хорошо. Береги себя и Юру. Твой Цезарь».
Надвигалась ночь. Солдаты рыли щель. Расчет зенитной батареи занимал места у орудий…
Письмо сестре:
«17. Х—41. Дорогая моя Леночка!
Что сказать обо мне? Я командир отряда, воевал на Днепре, теперь в Приазовье. Пока жив и здоров, что будет дальше — не знаю. Очень мне жаль вас, но ничего, надо пережить все… Мужайтесь, мы и под бомбами не хнычем. Твой брат Цезарь».
За торопливыми строчками письма немногое увидишь. А бывало всякое…
Эшелон с отрядом, быстро миновав северную Украину, достиг станции Пришиб недалеко от Запорожья. Обстановка была напряженная, уже на подходе к станции через вагоны с шорохом летели тяжелые немецкие снаряды. Отряд находился в зоне между боевыми линиями войск.
В Пришибе разгрузились и двинулись на Федоровку, к Днепру. Катера везли на машинах, установив
