Утром 22 июня 1941 года Куников проснулся в поезде Москва — Ленинград. Стояло пригожее утро, пушистые облака и крохотные пыльные смерчи на проселках обещали устойчивую солнечную погоду. Дозревающие колосья кивали вслед поезду. Газеты писали о превосходных видах на урожай, о необходимости быстро и без потерь убрать зерно.
В Ленинграде Куникову предстояло провести совещание по экономии стратегического сырья и материалов, а вечером выехать обратно в Москву: 23-го день рождения, стукнет 32, нет ничего лучше, как провести такой день дома, с Наташей, с Юрой.
Он вынул блокнот и записал: 1. Газета. 2. Рабкоры. 3. О снаряде. 4. Завод им. Свердлова. 5. Лена и Володя.
Потом вспомнил: еще Дом инженера, у них есть интересная информация. Дописал: 6. Дом инженера.
Спрятал блокнот и задумался.
Нарком боеприпасов П. Н. Горемыкин настаивает, чтобы Цезарь шел к нему заместителем. Толковые администраторы сейчас нужны промышленности, как никогда. И именно в сфере обороны. Вероятно, надо соглашаться. Но, честно говоря, лучше бы в Наркомат вооружения, это ближе по профилю.
Поезд вошел под дебаркадер Московского вокзала.
Спустя два часа репродуктор в кабинете заведующего Ленфилиалом газеты вдруг прекратил передавать бодрые песни, и голос Левитана произнес тоном, от которого по спине забегали мурашки: «Работают все радиостанции Советского Союза… Через несколько минут слушайте выступление заместителя Председателя Совета Народных Комиссаров…»
Вот оно. Итак, все-таки настало — великое испытание. Он всегда знал, что оно настанет. Но знал он и другое: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами». Да, только так. Как бы ни сложилась судьба каждого.
Через несколько часов, отменив совещание и дав первые указания о перестройке на военный лад всей газетной тематики, он уехал в Москву. Повидаться с Леной и Володей не удалось. Он оставил записку:
«Уверен, что наша Родина победит, С готовностью надену форму. Я надеюсь, что видеться нам еще придется».
Больше они не увиделись.
Письма:
«Москва. 29.У1 — 41. Дорогие Лена и Володя! Вот уже 8 дней, как идет война. Повестки нет. Военкомат говорит — ждите, надо будет — призовем. Полагаю, что мое место на флоте, или в армии, или в военной промышленности, где мог бы принести более ощутимую пользу. Ближайшие дни должны принести решение. В Москве — высокая организованность, хорошее настроение, вера в победу у всех и революционный порядок. Сим победиши!»
«Москва, 2.УП — 41. Дорогая Лена! Получил твое второе письмо.
Началась смертельная борьба с сильным врагом, в ходе этой борьбы могут быть и неудачи и поражения. Это не может угасить нашу веру в победу. Она основана не на случайных выводах, а на мудром предвидении. Будем же верить. И все делать на своих маленьких постах для достижения цели. Крепко целую. Спешу. Пишите. Письма утепляют душу. Цезарь».
Он еще колебался: не возьмут в армию, тогда в военную промышленность. В армию не брали: бронь. Наседал нарком боеприпасов Горемыкин, напористо добивался согласия. Цезарь колебался, звонил в наркомат вооружения, наркома не застал, решил звонить еще[8]…
Вдруг наступил перелом. Он зрел — по мере поступления сводок с фронта, по мере появления в газетах фотографий расстрелянных с «мессершмиттов» детей. Сперва даже у него, политически зрелого (уж куда больше!), это бессмысленное варварство вызывало только горестное изумление. Потом пришла ненависть — необъятная, всепоглощающая. Он удивился: ненависть стала смыслом существования.
Окончательный выбор еще не был сделан. Но 3 июля наконец по радио выступил Сталин:
«Товарищи! Граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей Армии и Флота! К вам обращаюсь я, друзья мои!»
Сталин говорил медленно. Чувствовалось, как он волнуется, и это волнение передалось Цезарю. Он слушал.
«…Прежде всего необходимо, чтобы наши люди, советские люди, поняли всю глубину опасности, которая угрожает нашей стране, и отрешились от благодушия, от беспечности, от настроений мирного строительства, вполне понятных в довоенное время, но пагубных в настоящее время…
Мы должны немедленно перестроить всю нашу работу на военный лад, все подчинив интересам фронта и задачам организации разгрома врага…
Красная Армия, Красный Флот и все граждане Советского Союза должны отстаивать каждую пядь советской земли, драться до последней капли крови за наши города и села, проявлять смелость, инициативу и сметку, свойственные нашему народу».
«Инициативу и сметку». Вот именно. И где как не на фронте? Применить весь арсенал знаний. Весь жизненный опыт. Всю изобретательность. Там-то всему этому и место…
Письмо:
«Москва, 9.VII — 41. Дорогая моя Лена!
…Газету пока не закрыли, мужчины в народном ополчении и в Красной Армии. Стыдно… сидеть на ненужной работе. Думаю, это продлится недолго. Тянет к фронту, к оружию… Целую. Цезарь».
Вопрос о должности заместителя наркома боеприпасов вошел в финальную стадию.
— По этому поводу у нас с Цезарем состоялось двухчасовое заседание у Петровских ворот, — вспоминает Наталья Васильевна. — Он рвался на фронт, ни о чем другом и слышать не хотел. «Наташа, ну какой я замнаркома боеприпасов? Ведь я же пороху не нюхал!»
Формула была найдена. А какой он военный без систематического военного образования — этого вопроса он себе не задал. «День настанет большой проверки, декрет скажет — и я пойду…» Декрет ничего не сказал, сказала совесть. Она влекла его по пути поколения — детей революции, ею воспитанных, ее защищающих, от нее неотторжимых.
С этого момента его активность приобрела вихревой характер. И так неодолима была его настойчивость, что его отпустили. Он ликовал. Совсем как мальчишка, который убегает на фронт тайком от родителей.
Иного он не желал, потому что песню напряженного ожидания «Если завтра война, если завтра в поход…» сменил взвинченный, опаляющий яростью чекан «Священной войны»: «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой…»
Бой разгорался — бой, какого не видывало человечество.
Двадцатидевятилетний московский архитектор, лейтенант запаса Вениамин Сергеевич Богословский, высокий, сухой, решительный, с великолепной шевелюрой зачесанных назад темных волос и холодноватыми голубыми глазами, чистый ариец по внешности, утром 23 июня 1941 года был вызван в военкомат срочной повесткой. Финскую кампанию Богословский провел в войсках и был демобилизован только 5 июня. А до этого успел отслужить действительную службу. Имел на счету 17 парашютных прыжков, что по тем временам встречалось не часто.
В военкомате В. С. Богословский узнал, что формируются диверсионно-подрывные отряды по 25 человек в каждом. Отряды будут сброшены на парашютах в тыл наступающего противника с целью организации диверсий на его коммуникациях при переходе Красной Армии в контрнаступление.
